Эрлих С.Е.
Месть памяти. Почему Путин победил «декабристов Болотной»?
Аннотация: Напрасно надеяться, что при нынешних манипуляциях с исторической памятью удастся сохранить стандарты научных исследований хотя бы в научных малотиражках. Репрессивное давление исторического мифа на историческую науку возможно даже без прямого администрирования. Но с учетом российских традиций можно быть уверенным, что после того, как идея всемирного заговора зарубежных разведок окончательно овладеет чиновными массами, административный ресурс также будет задействован в «противодействии попыткам фальсификации истории в ущерб интересам России». Башня из слоновой кости не устоит перед взрывчаткой конспирологического мифа.
Молчание исторических ягнят
Грандиозные московские митинги декабря 2011 года поражают внезапным пробуждением наших соотечественников от многолетней политической спячки. Общественный подъем осмысливается по горячим следам с точек зрения политологии, социологии, культурологии. В этом гуманитарном оркестре партия истории почти не слышна. Хотя хроника текущих событий представляет обширное поле для ее осмысления методами нашей науки. Речь идет о чрезвычайно важной сфере, именуемой «местами памяти» или «исторической памятью» нации.
Феномен исторической памяти активно «задействуется», как участниками, так и наблюдателями декабрьского восстания креативных масс. Людей, посмевших выйти на московские площади, едва ли не единогласно именуют новыми декабристами. Сравнение наших современников с герценовскими рыцарями, кованными из чистой стали, является общим местом публицистики.
Апофеозом подобных воистину пушкинских «странных сближений» (так «наше все» выразился по поводу поэмы «Граф Нулин», написанной в судьбоносные дни 13–14 декабря 1825 года в сельце Михайловском) можно считать программу телеканала «Россия» из цикла «Исторический процесс» от 21 марта 2012 года. Анонс телевизионной дискуссии на тему «Политические заключенные: от декабристов Сенатской площади до декабристов Болотной» сообщает: «В декабре 2011 года на улицы вышли сотни тысяч людей возмущенных фальсификациями на парламентских выборах и недовольных действующей властью. <…> Они заявили, что в России установлено самодержавие и назвали себя декабристами. Так имеют ли право называться декабристами люди стоящие на оппозиционных трибунах и можно ли сравнивать события, произошедшие в начале 19 и 21 веков, и какие уроки декабристы 19 века преподали декабристам века 21?»[1]
Феномен «декабристов Болотной» ставит перед исторической корпорацией весьма актуальные с точки зрения общественной функции нашей науки вопросы. Почему осмысление современных политических событий рождает у их участников и свидетелей отсылки к прошлому? Является ли «архаизирование» текущего момента избыточным украшением политической речи или в этом феномене отражается одна из сущностных черт политического мышления? Каким образом историческая память влияет на массовые политические действия? Каков механизм трансформации истории в орудие политики, конкурирующих общественных сил?
Надо признать, что отечественная наука пока не в состоянии ответить на эти и другие вопросы, связанные с работой исторической памяти. Причина такой «безответственности» проста: современные российские историки не проявляют заметного интереса к историческим воззрениям своих сограждан.
Чем объяснить равнодушие профессионалов к тому, как наше слово отзывается в народном сознании?
Причины подобной «герметичности» многие усматривают в наследии проклятого советского прошлого. Единственным способом позднесоветского гуманитария жить не по идеологической лжи коммунистического режима был уход в неактуальные для власти темы исследования, использование сухого «языка фактов», культивирование «научной» терминологии, затемняющей смысл высказывания для непосвященных. Для большинства ученых идеология профессионализма была пределом оппозиционности коммунистическому режиму. Искренняя вера в позитивистски понимаемую «чистую» науку, которую необходимо охранять от идеологических интервенций из враждебного научному сообществу окружения, явилась продуктом молчаливого «общественного договора» советских «воинов» и научных «колдунов»: власть сквозь пальцы смотрит на духовные поиски в незначимых для себя сферах «мелкотемья», ученые не участвуют в политическом движении диссидентов. Идеология профессионализма была тем клапаном, через который режим спускал пар духовного напряжения.
Вынужденное отчуждение честных историков от общества в брежневское время дополнилось отчуждением общества от всей исторической корпорации в процессе перестроечного стирания белых пятен истории. Переворот в коллективных представлениях был тогда осуществлен главным образом усилиями журналистов, писателей, философов, экономистов, социологов. Когда, наконец, стало возможным говорить, выяснилось, что историкам нечего сказать по ключевым вопросам советского прошлого. В этом нет ничего удивительного. В отличие от легковесных журналистов, ученым требуются годы кропотливого исследования архивов для того, чтобы свое обоснованное суждение иметь по той или иной проблеме истории. Молчание большинства историков-«профессионалов» в те судьбоносные годы было воспринято общественностью, как знак согласия с беспринципными «историками КПСС» и специалистами по «научному коммунизму».