— Конечно, — отрезал Харден.
— Некоторые яхтсмены им не пользуются, — осторожно заметил Десмонд. — Он создает слишком большую парусность.
— Я не участвовал в гонках. У меня был установлен большой отражатель на бизани. Не понимаю, как его могли не заметить.
— Может быть, его сорвало во время шквала перед столкновением?
— Нет. Я знаю свою яхту.
Десмонд произнес:
— Я бы предположил, что радар танкера был установлен на максимальный радиус действия. Это снизило его разрешающую способность на близком расстоянии. А может быть, он сломался, хотя это должно быть зафиксировано в корабельном журнале.
— К которому меня просто так не допустят.
— Я не думаю, что шкипер с хорошей репутацией будет скрывать такие сведения.
Харден недоверчиво фыркнул.
— Вы не правы, — сказал Десмонд. — Танкеры известны своей ненадежностью. Аварии на них — обычное дело, поэтому они всегда тщательно регистрируются. Факт ремонта повреждений скрыть очень трудно.
— Безупречной электроники не бывает, — ответил Харден. — Каким-то образом — либо из-за поломки, либо из-за недосмотра или небрежности — меня не заметили. Но, черт побери, у них должны же быть впередсмотрящие.
Он замолчал, глядя в окно. Машина ехала мимо Букингемского дворца навстречу диким коням на раке Веллингтона. Затем «роллс-ройс» миновал несколько ворот с надписями «Въезд» и «Выезд» и остановился во дворе каменного здания рядом с Гайд-парком.
— У вас не найдется времени выпить со мной? — спросил Десмонд.
Харден пожал плечами. Его одежда изнутри промокла от пота, а снаружи от дождя, и, хотя он чувствовал себя неопрятным, как бродяга, янтарный свет, льющийся из окон дома, манил его к теплу и уюту.
В конце концов он согласился и последовал за Десмондом по длинным темным коридорам в маленькую комнату, где они сели в кресла перед камином.
— Виски с содовой, — сказал Десмонд молодому слуге-итальянцу.
— Скотч, неразбавленный, — заказал Харден.
— Вы, наверно, устали, — заметил Десмонд.
— Да, — кивнул Харден и стал массировать колено.
Десмонд был очень миниатюрным человеком. Его хрупкое тело едва ли весило больше сотни фунтов, от глаз расходились глубокие морщины.
— Вы можете помочь мне? — спросил Харден.
Десмонд покачал головой.
— Вы понимаете, что, как бы вам ни сочувствовали корпорация, владелец «Левиафана», нефтяная компания, зафрахтовавшая его, да и капитан с командой, — никто из них не верит, что именно «Левиафан» потопил вашу яхту. — Он поднял руку, не позволив Хардену прервать себя. — Слушайте дальше. «Левиафан» настолько огромен, что может отправить на дно океана пятидесятитонный траулер, даже не вздрогнув при этом. Меня не удивит, если такое уже случалось. С тех пор как супертанкеры начали огибать мыс Доброй Надежды, у берегов Африки регулярно пропадают траулеры.
— Ну а я не пропал, — заявил Харден. — Я знаю, что «Левиафан» погубил мою жену и потопил мою яхту. И я хочу, чтобы виновные понесли наказание. Мне уже надоело слышать все эти разговоры, что, мол, «Левиафан» слишком большой корабль, чтобы вовремя остановиться, что он слишком большой, чтобы замечать маленькие яхты, такой большой, что топит их, не зная об этом.
Слуга принес напитки. Десмонд с холодной улыбкой взял свой стакан и начал пить виски маленькими глотками; Харден залпом осушил свой стакан.
— Мы все несем ответственность за свои действия, — сказал он. — На этом держится мир. Если люди умеют строить такие большие корабли, преодолевая разные технологические трудности, то они могут преодолеть и трудности, возникающие в плавании, включая угрозу столкновения с маленькими яхтами.
— Я согласен с вами, доктор Харден, — кивнул Десмонд. — Однако еще неизвестно, в какой степени люди научились преодолевать такие трудности. Существуют ограничения физического плана. «Левиафан» принадлежит к последнему поколению супертанкеров. Он построен в Японии и для лучшей управляемости оснащен двойными винтами и двойными рулями, но все же его тормозной путь составляет не меньше трех миль. Сэр, вы можете себе представить инерцию корабля водоизмещением в миллион тонн?!
— Я видел ее в действии, — ответил Харден. — Значит, «Левиафан» — чересчур большой корабль для океанских трасс.
— Миллион тонн нефти — это очень весомый аргумент, — заметил Десмонд. — «Левиафан» сам создает себе рынок сбыта, выбирая, в каком порту разгрузиться.
Виски воздвигло прозрачную, но непроницаемую стену между Харденом и его гневом. Он мог наслаждаться уютом глубокого кресла и теплого огня в камине. Старый капитан рассказывал о своей морской жизни и больших переменах, которые претерпело торговое судоходство за последнее время.
— Самая большая угроза, которую представляют супертанкеры, — это их недолговечность. Корабли, как и люди, смертны. Коррозия и вибрация рано или поздно убивают любое судно. Обшивка с каждым годом становится тоньше, снаружи ее разъедает море, а изнутри — нефть. Сварные швы расходятся, металл устает. «Левиафан» был спущен на воду прошлым летом. Меньше чем через десять лет он начнет разрушаться, и тогда его нужно будет отправлять на слом. Но в наши дни благоразумие часто отступает перед прибылью. А если в тот год случится нехватка нефти или рынок металлолома окажется перенасыщен? А если в том году «Левиафан» будет больше стоить как корабль, а не как металлолом? А если владельцы продадут его шкиперу, желающему рискнуть?
Глядя на огонь, Десмонд продолжал:
— Тогда он погибнет ужасной смертью. В один прекрасный день напорется на скалы. Или разломится на две части. И надо молить Бога, чтобы в этот момент он оказался пустым, потому что иначе побережью Европы или Африки будет причинен неисчислимый ущерб. Миллион тонн сырой нефти! Берег, который будет залит ею, на долгие годы превратится в пустыню.
— Если «Левиафан» и дальше будет плавать с такой же скоростью, — заметил Харден, — то он погибнет раньше, чем состарится.
— Вряд ли, — возразил Десмонд. — Конечно, пока им командует Огилви. Он очень серьезно относится к своему делу. И он понимает...