Склонившись к столу, Лоренс закрыл лицо руками. Он вдруг почувствовал дикую усталость и полный упадок сил. Ему не хотелось верить в виновность Руби, но похоже, ничего другого не остается, все указывает на нее. Кроме кассеты с пленкой… Зачем ей устраивать это? Но как Диллис Фишер удалось все это узнать? Лоренс мог поклясться, что Руби ей этого не говорила, кажется, они даже не знакомы.
Еще раз позвонив Руби и не застав ее, Лоренс поехал к родителям. По дороге ему позвонил Кемпбел. Ему пока не удалось связаться с управляющим выездными съемками, но он полагал, что того, как и прочих, могли вызвать на допрос в Скотленд-Ярд.
Лоренс не переставал удивляться, что не вызвали его, хотя, как продюсер, он должен был дать показания одним из первых. Надо подождать, думал он, настанет и его черед.
Полчаса спустя, когда Джейн увела Тома в сад, отец Лоренса подробнее рассказал обо всем, что произошло в то утро. Лоренс почти не слушал его. Он наблюдал за выражением лица Теи. Интересно, о чем она думает и почему до сих пор не проронила ни слова? В конце концов, не выдержав, Лоренс рявкнул:
— Мама, если тебе есть что сказать, так скажи, черт побери!
Тея в изумлении взглянула на него, но, не дав ей открыть рот, Лоренс продолжал:
— Ты, конечно, радуешься тому, что происходит. Надеешься, что я откажусь от Кирстен и позволю ей гнить в какой-нибудь мерзкой камере за то, чего она не сделала. Ну так позволь мне сказать…
— Довольно, Лоренс! — крикнул отец.
— Хочешь верь, хочешь нет, Лоренс, но я расстроена всем этим не меньше, чем ты, — сказала Тея. — И не только из-за того, что это может означать для тебя и Тома. Я готова признать, что совершила ошибку. Сейчас Кирстен нужна помощь. Наша семья поможет ей. Если потребуется, я внесу за нее залог. Я также беру на себя все судебные издержки. Если понадобится что-то еще — только попроси.
Гнев не позволял Лоренсу извиниться за свою вспышку и сказать, как он благодарен матери. Но когда Тея подошла к нему, села рядом и взяла его за руку, он прижался к ней. Тея, положив голову сына себе на плечо, обняла его.
Около пяти часов вечера зазвонил телефон, и Лоренс вскочил.
— Происходит что-то мерзкое, — сообщил Хеллерман. — Здесь уже побывали Диллис Фишер, половина исполнительного состава и члены съемочной группы.
— Черт с ними. Как Кирстен?
Хеллерман помедлил, и сердце у Лоренса замерло.
— Увы, не могу сказать ничего утешительного. Они готовы предъявить ей обвинение.
— Но они не могут этого сделать! — закричал Лоренс. — Она не виновата! Это Руби! Выслушайте меня. — Заметив, как родители обменялись взглядами, он понял, что они потрясены.
— Руби только что ушла, — прервал его Хеллерман. — Она пробыла здесь весь день.
— Что? Черт возьми, что она им наговорила?
— Этого я не знаю, но могу сказать, что они нашли состав для смеси сухого льда в доме Кирстен. И у них есть свидетель, утверждающий, что видел, как оба раза Кирстен что-то делала с канистрами.
— Он? — переспросил Лоренс. — Кто же это?
— Не знаю, как его зовут. И не видел его. Подождите минутку.
Лоренс услышал, как Хеллерман с кем-то разговаривает.
— Извините, Лоренс, — сказал он. — Кирстен только что предъявили обвинение. В обоих случаях — тяжкое преступление.
Около семи вечера снова позвонил Хеллерман и сообщил, что завтра утром в половине одиннадцатого Кирстен предстанет перед мировым судьей.
— Мы будем ходатайствовать об освобождении под залог, — сказал он. — Не знаю, удовлетворят ли нашу просьбу, но должен вас предупредить, что тяжесть обвинения заставляет сомневаться в этом.
— Они обвиняют не того человека, — голос Лоренса срывался. — Уверяю вас, это сделала Руби.
— Вы можете это доказать?
— Нет.
Хеллерман вздохнул.
— Поймите, Лоренс, даже если вы правы, это не изменит ситуацию с опекунством. Мы не успеем доказать невиновность Кирстен до того, как будет слушаться дело об опекунстве.
— Понимаю. — Лоренс ощутил полное поражение. — Как она держится?
— Хорошо, — ответил Хеллерман, понимая, что не стоит говорить Лоренсу правду. Кирстен была больна, даже полиция признала это, а потому после предъявления обвинения к ней вызвали врача.
— Если у вас будет возможность, Джеймс, передайте ей, что я ее люблю.
— Непременно, — пообещал Хеллерман.
Повесив трубку, Лоренс поднялся наверх и лег на кровать рядом с Томом. Все его чувства были обострены. Он вглядывался в его трогательную мордашку и размышлял, сможет ли жить, если Тома у него отберут.
Некоторое время спустя в комнату пришла Тея и села рядом.
— Мы отпустили Джейн ночевать к родителям, — тихо сказала она. — Кажется, сегодня звонил ее отец и узнавал, что происходит. Я подумала, что ей лучше повидаться с ними, поэтому Дон повез ее домой.
— Спасибо. Мне это следовало бы сделать самому.
— Ты собираешься поговорить с Руби? — спросила Тея.
— Да. Я съезжу к ней завтра утром, прежде чем встречусь с Пиппой.
— Пиппа здесь, дорогой. Она приехала минут десять назад.
Только сейчас, когда Лоренс взглянул на нее, Тея заметила слезы на его щеках и взяла его за руку.
— Я скажу ей, чтобы она его взяла, — сказал Лоренс, и голос его сорвался.
— Я так и думала.
— Нельзя допустить, чтобы он проходил через все это. Я понял, что все равно его потеряю. Ты согласна?
— Да, дорогой. Твой отец тоже так считает.
— Правда, я не уверен, поймет ли это Том, — сказал Лоренс, охваченный мучительным чувством утраты.
ГЛАВА 35
Она сидела одна и смотрела в окно на рассвет. Лицо ее было бледно, на сердце лежала свинцовая тяжесть. Рядом в колыбели был ее младенец. Он больше не плакал. Он молчал уже давно. Его лицо, когда-то такое теплое и нежное, стало теперь холодным и потрескалось. Пушистые реснички свалялись.
Она не знала, что теперь делать. Она не могла больше думать, мысли ее застыли, как те фотографии, что лежали у нее на коленях. Она больше не разглядывала их. Ей было трудно повернуть голову.
Где-то, совсем неподалеку отсюда, рушились судьбы и разбивались сердца. Она чувствовала себя совершенно опустошенной, словно от ее души и тела осталась одна оболочка. Скоро она перестанет существовать. Исчезнет даже оболочка.
Она склонила голову и горько зарыдала. Мучительно сознавать, как разрушается ее психика и надвигается безумие.
Она протянула руку к окну, словно хотела прикоснуться к восходящему солнцу. Пальцы ее провели по стеклу, отделяющему ее от жизни. Широко раскрытыми глазами она смотрела на видневшиеся вдали деревья. Голые ветви на фоне кроваво-красного неба походили на кровеносные сосуды, снабжающие кровью ее мозг — корявые, сухие и жалкие. Они нуждались в любящей руке природы, и для них настанет весна. Но для нее уже ничего не будет, совсем ничего.
На следующее утро в половине десятого Кирстен вывели через черный ход Скотленд-Ярда, посадили в машину и повезли в суд. Там ее ждали Джеймс Хеллерман и Эрни Шор, адвокат по уголовным делам. Через час после того, как объявили сумму залога, Хеллерман отвез ее домой.
Когда они приехали, он вошел в дом вместе с ней. Кирстен была бледна и устала до изнеможения, но все же выглядела лучше, чем вчера вечером. События после девяти утра круто изменились, чем и объяснялись ее временный душевный подъем и радостное ощущение свободы. Голос на кассете опознали — он принадлежал тому самому человеку, который дал показания против нее. Поэтому Эрни Шор довольно легко убедил мирового судью, что Кирстен, как она и утверждала, — жертва преступного сговора. Когда они покидали здание суда, Шор шумно ликовал, уверенный в том, что скоро с Кирстен снимут все обвинения.
Трудно сказать, понимала ли Кирстен все, о чем говорилось, но щеки ее чуть порозовели, и, если Хеллерман не ошибался, в глазах засветился слабый огонек надежды. Однако пока никто из них не знал, что за человек давал показания, хотя Ковски сам препроводил его назад в Скотленд-Ярд, как только опознали голос, записанный на пленку.