Каты-парни по трактирам
Разбрелись. Сидит одна
Их товарищ у окна.
Средь окурков и бутылок,
Грязных мисок, ложек, вилок
На столе лежат предметы
Изумительной красы:
Ожерелья и браслеты,
Заграничные часы,
Серьги, запонки, колечки.
— Эх, занятные вы штуки! —
К ним Перова тянет руки
И считает их при свечке:
— Раз, два, три, четыре.
Жаль, что Клоб сидит в трактире:
Он сказать мне был бы рад,
Сколько в них. карет? Карат!
Был еще здесь перстень чудный,
С камнем красным, словно кровь —
Клоб его девице блудной
Отдал в плату за любовь.
Да и Ванька — молодец:
Взял браслет и пять колец!
Разворовывают, гады,
Будто только им и надо,
А ведь страшно голодает,
Мрет в Поволжье детвора!..
Эх,согреться б! Холодает.
Ночью — холод, днем — жара.
Сунув часики в карман,
Опрокинула стакан.
Одного ей было мало,
Выпив два, прогоготала:
— Мы — не каменные глыбы,
Сострадать умеем!.. Им
Мы, конечно, помогли бы,
Только надобно самим!
Вот шикарные браслеты:
Этот — мне, а тот — для Клоба.
Иль ему оставить этот?
Заберу, пожалуй, оба!
9
Родионов быть чекистом
Двести лет хотел иль триста,
Но не смог: во цвете лет,
Он покинул этот свет.
Он был убит не беляком,
Не мироедом-кулаком,
Не гадюкой буржуазной,
А болячкою заразной.
Стыдно сказать, чем болел бедолага.
Впрочем, стыд — пережиток прошлого!
Болезнь эта — сифилис. Сифиляга!
Что тут, товарищи, пошлого?
Чего стесняться такой ерунды,
Если любовь — как стакан воды?..
10
41-й год идет.
Клоб с семьей в Москве живет.
Он не беден, он не болен,
Он судьбой своей доволен,
Но однажды ночью вдруг
В дверь раздался резкий стук.
Строго ли его осудят?
Скорым будет ли финал?
Но легко ему не будет:
Уж кто-кто, а он-то знал!
11
Революции герой,
Клоб сидит в тюрьме сырой,
И твердят ему, что он —
Саботажник и шпион.
Он напрасно арестован,
Суд и скор, и голословен,
В материалах — море лжи,
Но попробуй докажи!
Нет того, кто все исправит,
Кто поможет — плачь не плачь,
И вот-вот к стене поставит
Палача другой палач.
12
Глаз подбит, расквашен нос —
Продолжается допрос.
— Кем ты, пес, был подстрекаем?
Не бреши, что был один!
Скажешь — сразу расстреляем,
Нет — Перовой отдадим!
Клоб, едва живой от боли, Изумился: «Бабе, что ли?»,
Но тут вспомнил, что «Перова»
Для него звучит не ново.
От одной лишь мысли смелой,
Что его Прасковья ждет,
Вмиг Клоб стал белее мела,
Вспомнив 21-й год.
Всех врагов оговорил он,
Всех друзей оклеветал,
Всю родню. И вот — уныло
Он спускается в подвал.
13
А в подвале — баба в коже,
На носу пенсне сидит —
Клоб узнал ее: похожа,
Но какой солидный вид!
И она его узнала,
Хоть и лет прошло немало,
Хоть таких как он людей
У нее по пять-шесть в день.
— Не губи меня! Не надо!
Не шпион я, не бандит! —
Начал Клоб просить пощады,
А ведь знал — не пощадит.
«Ну хоть что-то человечье
Или бабье в ней живет?!» —
И талант свой — красноречье
Клоб пустил с надеждой в ход.
— Хоть на гибель злой судьбою
Обречен я, все равно
Рад, ведь свидеться с тобою
Я мечтал давным-давно!
Вместе строили мы счастье
Мировых рабочих масс,
Дни борьбы и ночи страсти
Были общие у нас!
Неужели ты забыла все,
Что между нами было?!
Клоб наплел цветистых слов ей,
Зная сам, что это — ложь:
Он и вправду спал с Прасковьей,
Чувств же было — ни на грош.
А что было, то любовью
Уж никак не назовешь.
Разобрал тут смех Прасковью:
— Ну, братишка, ты даешь!
Всех я помнить буду, что ли?
Я сама не знаю: боле
Было тех, с кем я гуляла
Или тех, в кого стреляла!
Да и ты, мой милый Гога,
Счет девицам вел не строго!
И не надо врать сейчас,
Что любовь была у нас!
«Что за дьявол баба эта!» —
Понял Клоб, что песня спета:
— Разреши, я помолюсь!..
— Что, боишься?
— Да, боюсь.
Смех в ответ ему:
— Напрасно!
Загремишь ты прямо в ад,
Но там все не так ужасно,
Как попы о том твердят!
Не терпеть тебе и мне
После смерти муки,
Ведь нужны и сатане
Опытные руки!
Там ни слова о себе
Не держи в секрете:
Ад — слюнтяям, а тебе —
Место в адсовете!
— Неужели ты готова
Расстрелять меня вот-вот?!
— Нет, — грустнеет вдруг Перова,
— У меня уж глаз не тот.
Стали глазоньки худые
И рука — не что вчера:
Пусть стреляют молодые —
Дать дорогу им пора.
Их работу проверяю,
Опыт им передаю —
Хоть сама уж не стреляю,
Поприсутствовать люблю.
Только нынче скучновато,
С вашим братом небогато:
Большинство-то — в лагеря —
Только жрут там хлеб зазря!
Нянчат их теперь, проклятых!..
Надо проще, как в двадцатых:
Если враг — то к нам в подвал!
Хорошо, хоть ты попал!..
Раздевайся. Резче! Резче!..
Как и много лет назад,
Клоб увидел тот зловещий,
Дикий блеск в ее глазах.
А что было дальше с Прасковьей Перовой?
Ни казнь не ждала ее, ни лагеря.
Прасковья остаться живой и здоровой
Сумела-таки, ни на что несмотря.
Под сенью кремлевских рубиновых звезд
Она занимала ответственный пост,
И на груди Прасковьиной
Сверкали ордена:
За качество Палачества
Она награждена.
Выйдя на пенсию, юных учила,
А по ночам мемуары строчила.
Но вот протянула Перова ноги —
Газеты печатают некрологи:
Пышные фразы казенной боли:
«Ушел человек несгибаемой воли!
Бесстрашный участник гражданской войны:
Себе — ничего, все на благо страны!»
При жизни — почет,
После смерти — почет:
Естественно, все —
За казенный счет.
Надев косынку красную,
Она была всегда
Ударницею страстною
Кровавого труда.
Страну заливала безвинных кровью,
Навоза была не чище —
За это сегодня хоронят Прасковью
На самом престижном кладбище.
2014
ПРОЗА
бедняжка
День был холоден и дождлив. Артем возвращался с работы, мечтая поскорее добраться до дома, как вдруг услышал чей-то тоненький голосок:
— Помоги мне!..
Артем остановился. Он был человеком добрым и всегда с радостью помогал любому, кто попал в беду, но сейчас он никого не видел.
— Кто меня зовет? Вы где?
— Да здесь я, здесь, — отозвался все тот же голос, — Нагнись — и увидишь.
Артем нагнулся и увидел крохотную ящерку. Ящерка дрожала от холода и заискивающе смотрела на Артема.
— Я вижу, что у тебя доброе сердце, — проговорила ящерка, — Обогрей меня! Не дай замерзнуть презренной твари!
Артем не мог бросить на произвол судьбы существо, которое молило его о помощи. Охотно и очень бережно он посадил ящерку на ладонь и понес к себе в дом. Всю дорогу ящерка неустанно благодарила его: