10 апреля Авнер прилетел в Нью-Йорк, будучи не в состоянии о чем-нибудь думать. Он был слишком измучен. Формально он с 1972 года служащим Мосада не числился. После окончания миссии, как ему казалось, он ничем и никому обязан не был. Но пока что он не чувствовал себя в состоянии с кем-либо обсуждать вопросы, связанные с его работой в Европе. Сейчас ему хотелось только одного — провести несколько недель с Шошаной.
Он пробыл в Нью-Йорке почти целый месяц, чувствуя себя школьником, удравшим с занятий. Особых оснований для этого не было, но ощущение это его не оставляло. Он спал с Шошаной по два-три раза в день. Они совершали вместе длительные прогулки, ходили в рестораны, в кино. Он играл с Геулой.
Примерно через три недели Шошана задала ему вопрос:
— На этот раз, — спросила она, — как надолго ты уедешь?
— Но ведь я еще не говорил о том, что уеду? — ответил Авнер.
— Но тем не менее — уедешь, — возразила Шошана. — Единственное, что хотелось бы мне знать, — надолго ли?
— Послушай меня, — сказал Авнер, — может быть, на этот раз я уеду всего на одну-две недели. Когда я вернусь, мы отправимся в путешествие. Втроем. Возьмем машину напрокат и поедем по Америке. Ты бы хотела?
Шошана засмеялась.
— А деньги? Где мы возьмем на это деньги?
— Я ничего тебе еще не говорил, — ответил Авнер. — Но немного денег у нас появится. Не беспокойся. Мы можем себе позволить эту поездку.
— В самом деле? Мы никогда еще вместе никуда не ездили.
— Я обещаю тебе, — сказал Авнер. — Ты увидишь. Мы поедем все — ты, Геула и я. И Чарли, конечно.
Через несколько дней Авнеру позвонил агент Мосада.
— Вот как? — сказал агент, услышав голос Авнера. — Мне следовало догадаться… Вас разыскивают, а вы сидите здесь, точно никаких других забот у вас нет.
— А о чем я, по-вашему, должен заботиться? — спросил Авнер.
— Этого я не знаю, — сказал агент. — Вам это должно быть лучше известно. Там, на родине, есть люди, которым вы нужны. Так что теперь я смогу им сообщить, что вы вылетаете завтра утренним рейсом. Они очень обрадуются.
— Говорите, что хотите, — ответил Авнер и повесил трубку.
Тем не менее на следующий день с маленьким чемоданчиком в руке он был в аэропорту Кеннеди. Он еще не отошел от всего пережитого и не чувствовал себя в состоянии восстановить в хронологическом порядке всю историю этих двух с половиной лет. Но не было никакого смысла это откладывать. Раньше или позже, но через это пройти придется. Это было правилом. Беспокоило его совсем другое. Отчет был всего лишь прелюдией к решению. Решению, которое надо было принять безотлагательно.
Через десять часов он вышел из самолета на дышащую зноем летную полосу в аэропорту Лод. Красный диск закатного солнца быстро скользил по небу, опускаясь в море. Влажный воздух заполнил легкие, точно в них заталкивали мокрое тряпье. Ощущение было знакомое, будто он, еще ребенок, прилетел в Израиль из Франкфурта.
Эфраим ждал его у застекленной таможенной будки. С ним были двое незнакомых Авнеру мужчин. Эфраим обнял его.
— Очень рад вас видеть. Познакомьтесь, — представил он Авнера своим спутникам, — это Авнер. Я слов не нахожу, чтобы выразить, как мы гордимся вами. С возвращением!
В мае одну неделю Авнер был героем.
В течение трех дней на частной квартире Мосада он отчитывался. Обстановка была напряженной, но доброжелательной. Эфраим бродил по комнате, садился, снова вставал и снова садился, все время меняя положение, то складывая, то вытягивая свои длинные ноги. Он напоминал огромную марионетку, которую дергают за веревочку. Двое других представителей Мосада реагировали на его сообщения с оттенком одобрения, даже уважительно. Если вообще такое можно было себе представить. К его величайшему удивлению, миссию оценили, как очень успешную.
Все это ни в какое сравнение не шло с настроением Эфраима в Женеве перед рейдом на Бейрут. Или с его отношением к ним позднее, после Войны Судного дня в Израиле, полтора года назад. Тогда Эфраим держался как укротитель львов, сопровождающий каждое свое слово ударом бича. А сейчас все было по-другому. Все было прекрасно. Почему? Авнер вспоминал, что наиболее серьезные успехи были достигнуты группой как раз в самом начале ее деятельности, перед Войной Судного дня. Если они заслуживали медаль, то за это. И именно тогда он ожидал одобрения от Эфраима. Пусть самого маленького, чего-нибудь вроде возгласа: «Молодцы!» Но тогда Эфраим кисло замечал им что дескать они медленно разворачиваются, денег много тратят. Уже не говоря о более поздней снисходительной проработке в связи с тем, что они вернулись в Израиль, чтобы воевать.