— Думаю, — ухмыльнулся Син, — что сложнее всего уворачиваться от летящего вниз дерьма!
— Нет, — назидательно поднял палец Кан, — Труднее всего опознать задницу!
И оба расхохотались.
Тяжёлый люк в потолке надавил на плечи, с лёгким стуком выйдя из пазов. Сквозь узкую щель Кан оглядел коридор покоев владетельного князя. Пусто. Постепенно сдвинул крышку в сторону. Настороженно нырнул. Прислушался. Тишина. Ступая аккуратно перекатом по ребрам стоп, двинулся по коридору.
Предощущение боя заполнило дыхание. Он вытянул меч из ножен, ещё не осознав источника опасности…
Фигура в знакомом одеянии спрыгнула с потолка. Чёрная, опасная, опытная.
Засвистел клинок. Мечи столкнулись, словно схлестнулись в грозу ветви кедров, вздыбленных ветром.
Закружилось железная вьюга. Меч, нож, дротик, пластины…
Противник владел теми же техниками боя. И уровень его был равным… Кан стиснул зубы, узнавая.
Топот бегущих воинов потряс коридор. Оттолкнувшись клинком от клинка, Кан отскочил назад. Нужно бежать. Огляделся, пока неприятель уворачивался от пущенных веером пластин. Хода нет. В обоих крылах коридора щетинились лезвиями, словно тараканы усами, воины князя. Испуганные, и оттого — злые. Теперь только прорубаться…
Ждущий в тростнике опять пошёл в атаку. И от него не просто оторваться… А убивать его — колоть собственное сердце…
Кружение мечей длилось и длилось…
Ждущие в тростнике метались злыми птицами меж отблесков огня десятков факелов. Один стремился уйти, другой — остановить. И ни один не давал смерти другому…
А воины-охранники обороняли выходы. Пока властный голос поднятого с постели князя не приказал взять лазутчика живым…
— Мне было десять лет, когда мой отец схватил Пата Сурового. Тот жил в горах, и все крестьяне и монахи вокруг твердили, что он — святой человек! Он купил всех. Но — и камень может проговориться… Мой отец взял меня с собой и показал мне, как отрубают ноги одним ударом. А потом научил выкалывать глаза. Я хорошо помню этот урок. Отец сказал, что мужество начинается с осознания смерти, ибо дорога, не ведущая к смерти — не мужество…
От усталости Кан судорожно дёрнулся и снова почувствовал тело. Бешено заломило выкрученные суставы… Оголённые жилы холодило сырым подвальным воздухом. Сознание плыло, пьянея от запаха палёного мяса и пряностей. Глаза смыкались, но он принуждал себя видеть. Видеть человека в шёлковых одеждах и с тонким, пропитанным ароматным маслом платком возле лица. Слышать его. Ощущать.
— Моего отца убил ждущий в тростнике. Он оставил метку «Ити». Я долго искал и нашёл его в крестьянине, живущем с семьёй в долине… У ждущих свой кодекс — они никогда не бросают задания, всегда работают в одиночку и дают смерть милосердно. Это единственная честность, которая есть у нападающих сзади, в темноте, без лица и имени! Но я купил смерть Ити Милосердного у ждущих. Это правильно. Змея пожирает свой хвост! Потому что выше чести и родовых уз они ценят деньги!
Кан всё-таки закрыл глаза. Потому что выше чести, родовых уз и никчёмных золотых брусков ценил свободу. Свободу выбирать. И свободу осознавать ответственность за свой, именно свой, выбор…
— А ты, Кан Белый, ещё долго будешь жить… Я отрублю тебе ноги и руки, а то, что останется, повешу на стену крепости. Прямо над сточным каналом! Я буду выходить на карниз и мочиться на тебя по утрам. Тебе не привыкать — ты столько пролежал в дерьме, подстерегая моего брата! Я превращу тебя в …
Церемония грозила быть пышной.
Кан прикрыл глаза, болезненно уронив голову. Старый воин-охранник торопливо тыкал иголкой, зашивая снятую с пожжённого живота кожу. Нитка неровно стягивала края, но, да кому было до этого дело! Под одеждой не будет видно. А голым пред величественными особами показывать пленника не стоило, совсем не стоило — вдруг кому дурно станет?
Боль буравилась в сознание, спутывая мысли и чувства. Страха не было, нет. Но что-то животное, дурное, равное бессмысленности существования, заполняло сердце. Даже осознание будущего истязания не так промораживало внутри, как понимание будущности Дома и пришедшей в гармонию связи причин и следствий — убийства друга и нынешней его смерти — славной мести подросшего Сина…
— В сознании? Тащите!
Момент свободного полёта был недолог. Под громкий голос объявляющего волю владетельного князя, Кана спиной швырнули на землю. От удара воздух вырвался из горла вместе с кровью…Что-то жарко порвалось внутри.
Сквозь стиснутые зубы вдавили железо и влили горький напиток. Сразу прояснилось в глазах — небо стало не серым, а синим, а стены вокруг не чёрными, а белыми… И ясной стала боль.