На этих скалах я убил много медведей. Часто случалось, что и медведь подминал меня под себя, сбрасывал с обрыва, и я едва уходил из его когтей. Медвежьи повадки я знаю так же хорошо, как и повадки своих овец и овчарок. И знаю, что медведь — животное, умеющее сильно чувствовать. Медведица за своего медвежонка в огонь бросится и под пулю пойдет. И, однако, я встретился раз с безжалостной матерью, хотя, сказать по правде, безжалостным скорее был я, выстреливший в спокойно спавшую на камнях медведицу. Она вскочила, бешено взревела, начала плеваться и в гневе, не найдя ничего другого, схватила своего детеныша и бросила его мне прямо в лицо.
Придя в себя, я выстрелил разъяренному зверю в лоб — успокоилась. Медвежонок валялся в моих ногах, визжа от боли.
Я завернул его в полу своей бурки и принес домой. Дали ему молока — не прикоснулся, хлеба — тоже. Тогда мы поручили его собаке. Была у нас одна очень понятливая собака. Взяла она медвежонка на воспитание и выкормила его вместе со своим щенком.
Радости ребят не было предела. Блаженные были тогда дни. С утра до вечера во дворе медвежонок, дети, собака клубком катались. А то заберутся ребята на ореховое дерево, и медвежонок за ними. Он был такой мохнатый, что дети так и назвали его «Мохнатка».
В августе, когда созрели плоды, медвежонок почти не слезал с деревьев — целые дни висел на ветках, как мартышка, и пожирал фрукты.
Раз, когда он уж очень увлекся, я рассердился и потряс дерево (руки бы у меня отсохли!); упало бедное животное с верхушки этого громадного дерева и сломало лапу. Какой плач в доме поднялся! Перевязал я ему лапу, выправил, вылечил и, как свое дитя, полюбил медвежонка. Он, однако, остался хромым, и домашние так и назвали его «хромая Мохнатка». К зиме Мохнатка была уже с бычка. В веселые минуты она вскидывала себе на спину свою приемную мать-собаку и, по-медвежьи с боку на бок переваливаясь, несла ее — шутила по-своему.
С осени я каждый день брал с собой Мохнатку на охоту. Она оказалась для меня сподручнее и собаки, и осла. Я наполнял хурджин съестными припасами, укреплял его на спине у Мохнатки, и мы отправлялись. Ну, вы ведь, охотники, знаете, до чего трудно нашему брату, намотавшись за день, доставлять добычу домой. Мохнатка освобождала меня от этой работы. Горного барана, косулю, серну — все я нагружал на Мохнатку, увязывал, и она умненько вперевалочку шла за мною. На редкость понятливым животным была Мохнатка. Мы с нею до самой весны ходили на охоту, и она так привыкла к охотничьей жизни, что помогала мне прямо как человек. Видит, например, что я присел и, собрав сухие листья и ветки, начинаю высекать из кремня огонь, — сейчас же идет собирать валежник и несет его, прижав к себе, как человек. А когда огонь разгорится, глядишь — Мохнатка идет, прихрамывая, поднимает с трудом громадный пень и, сопя, тащит его в костер.
Говорил я с нею особым языком, и она понимала этот язык. Когда я говорил «бох», это означало: «Отойди-ка в сторонку, стреляю». И она отходила, садилась под деревом или за камнем и лапами затыкала уши. Когда я говорил «геч», она шла вперед; говорил «оош» — останавливалась, говорил «ай, хавар» — спешила на помощь и спасала меня от собак.
Когда мы приходили на место охоты, Мохнатка, увидев, что я присел и приложил руку ко рту, приникала к земле и замирала.
Она ничего не боялась, только моего ружья. По опыту знала, что эта, похожая на дубинку штука, выпускает дым и пламя, издает оглушающий треск, и после этого проливается кровь, и то козел скатывается со скалы, то олень падает и бьется ногами о землю.
Как-то я спокойно сидел за едой, гляжу — Мохнатка снимает ружье с сучка, дает его мне, а сама смотрит куда-то вниз, в ущелье. Я тоже посмотрел, увидел косуль, бегущих на водопой, и выстрелил. Этот случай показал мне, что Мохнатка понимает, что такое оружие, знает, что это им сбивают на землю других животных, а потом свежуют и режут на куски. Запомните об этом хорошенько, чтобы конец моего рассказа не показался вам сказкой.
3Так прошел год. Мохнатка превратилась вгромадного медведя и стала еще умнее. Теперь я приручил ее уже настолько, что, отправляясь на охоту, садился на нее верхом, и она везла меня по горным тропинкам.
Мохнатка стала предметом внимания всего села. Особенную славу она приобрела летом, когда я ее взял с собой в горы и мы вместе начали пасти овец. Волки несколько раз пытались напасть на стадо, но Мохнатка задала им хороший урок: поймала одного да так хватила о камень, что из волка и дух вон. Тут уж моему стаду ни волк, ни вор, ни разбойник страшны не были.
Слава о Мохнатке долетела и до Вана. Многие купцы давали за нее пригоршни золота, скотоводы предлагали по тридцать-сорок овец — не отдал. Ну, да ведь она была для меня все равно что десять собак и два осла, да еще помощник на охоте, вооруженный брат в минуту опасности и сердечный друг. А если бы ядаже соблазнился богатством, отдал ее, она и сама бы не пошла и силой бы не взяли — сбежала бы, вернулась.
Однажды случилось вот что.
Из Междуречья, с берегов Тигра, приходят на наши пастбища чужие курды со своими многочисленными стадами овец.
На одном из лучших стойбищ на горе Артос раскинул в то лето свой роскошный шатер и Юсуф-бек, привезший сюда на богато убранных верблюдах своих розоволицых жен.
Сердце забило тревогу. «Не уйти мне от этого разбойника, — подумал я. — Отнимет он у меня медведя».
Перебрался я на другое стойбище, но куда уйдешь из рук Юсуф-бека. Как услышал он о моем медведе, прислал вооруженных людей, приказал купить у меня, а если не продам, взять силой.
Не вняли они моим горьким слезам и меня же заставили завязать Мохнатке пасть и скрутить ноги. Взвалили ее на двухколесную арбу и увезли.
Наш дом объяла печаль. Горько плача, дети проводили свою дорогую Мохнатку до холма за деревней, а я ушел в горы, забрался в одну из глухих расщелин, подолгу смотрел на свое любимое Ванское озеро и пел.
Однажды ночью я почувствовал, как к лицу моему прикоснулось что-то мокрое и горячее. Вскочил. Гляжу — громадный медведь лижет мне лицо. Не понял, протянул руку к ружью, но зверь отнял его у меня, отбросил в сторону и лег у моих ног. Обнял яего голову, целую мокрую морду, плачу, да как! Так, обнявшись, мы и заснули.