Дон Масилло
Месть сестры Коксэлл
Сестра Коксэлл работала в этой клинике уже не первый десяток лет. Ее гордостью и радостью был собственный крошечный кабинет, всегда скрупулезно убранный, тщательно вымытый, чистый и светлый. Стены его блестели свежей белой краской. Строго посередине стола, ровно в одном дюйме от обтянутого кожей тяжелого пресс-папье, возвышалась неизменная ваза с нарциссами, а позади нее в идеальном порядке были разложены ручки с плотно навинченными на них черными колпачками, придававшими им сходство с рядами окоченевших трупов солдат.
Сестра Коксэлл неподвижно сидела за столом, невидящим взглядом уставившись в пространство перед собой. Она глубоко задумалась. Кто, в конце концов, такой этот новый врач? Какой-то желторотый недоумок, молокосос, только что окончивший медицинский факультет! И какое он имеет право вмешиваться в заведенный распорядок жизни ее отделения? Да как он вообще смеет высказывать свое собачье мнение?!
Впервые она увидела его еще вчера, когда тот въехал на территорию клиники и чуть не задавил ее, хотя вокруг было развешано полным-полно знаков, требующих ехать медленно. И кроме того, почти все, кто работает здесь, прекрасно знают, что именно в этот час она каждый день идет через двор.
— С вами все в порядке? — испуганно спросил он, насилу выкарабкавшись из своей машины. — А то я тут немного задумался…
Его светящиеся сочувствием и тревогой глаза остановились на ее форменном халате. Во взгляде читалась полная растерянность.
— Честное слово, сестра, я ужасно извиняюсь.
Ей не удалось сдержать улыбку.
— Все в порядке, мистер… — она сделала вежливую паузу.
— Доктор… доктор Грин, — смущенно улыбнулся он. — Я, как вы видите, только что прибыл сюда. Я буду работать врачом в корпусе «Д».
Услышав это, сестра Коксэлл вся внутренне напряглась.
— В корпусе «Д»? — переспросила она.
— Да… Послушайте, садитесь в машину, я подброшу вас к общежитию младшего персонала. Вы ведь живете там, как я понимаю?
До корпуса они доехали молча и вскоре уже взбирались по крутой пыльной лестнице, ведущей к сверкающему чистотой кабинету сестры Коксэлл. Оказавшись внутри, она сняла свою белоснежную шапочку и аккуратно пристроила ее на краешке стола, стараясь не помять жесткие накрахмаленные складки.
— Располагайтесь, доктор, я приготовлю чай.
Сидя за сладким чаем, доктор Грин принялся рассказывать о том, как его всегда интересовала работа с душевнобольными, и как, закончив свою учебу, он добивался этого назначения в одну из крупнейших в стране психиатрических больниц. Он признался, что не очень-то надеялся получить это место, но его приняли даже без предварительного собеседования. Очевидно, оказалось достаточно диплома с отличием и подкрепляющих его солидных рекомендаций.
Доктор доверительно поведал ей и о том, какие большие изменения он собирается произвести здесь, приступив к самостоятельной работе, и какие новые методы будет применять в своем отделении.
— Например, — сказал Грин, — я заметил, что медицинские сестры в этой клинике работают в одних и тех же отделениях по многу лет, и их практически никогда не переводят в другие палаты и корпуса. И, на мой взгляд, от этого они обязательно должны в какой-то мере терять свою здоровую индивидуальность. Ведь при таком порядке вещей средний медперсонал и больные как бы сплавляются в одну большую семью — пациенты такой медсестры растут и стареют вместе с ней, и постепенно становятся для нее кем-то вроде детей, хотя первейшая обязанность работника состоит как раз в том, чтобы всегда помнить, что это в первую очередь больные люди. — Увлеченный собственным монологом, доктор весь подался вперед. — А ведь вы, сестра, должно быть, знаете, что человек, работающий с душевнобольными на протяжении долгого времени без какой-либо смены обстановки, сам подвергается большому риску психического расстройства. И поэтому завтра, как только я приступлю к работе, я намерен перевести медсестру из своего отделения в какое-нибудь другое. Она, может, и не сразу оценит всю правильность этого моего решения, но такая перемена несомненно пойдет ей на пользу.
Сестра Коксэлл слушала его очень внимательно, не перебивая, и легкий розовый румянец начал медленно проступать на ее шее и щеках.
За окном постепенно светлело, словно расцветал на глазах газон, ограниченный квадратом чисто вымытой оконной рамы. Глаза сестры Коксэлл созерцали хрустальную прозрачность идеально ровного стекла.
Забрезжил рассвет. Она оглядела свой кабинет, ставший ей вторым домом, из которого ее собираются вышвырнуть к неизвестно каким незнакомцам.