— Значит, плывём в Лондон. — оживлённо тараторил Фредериксон, — Вам дадут полк, а я, на правах старшего из майоров немедленно потребую у вас отпуск!
— Отпуск? Так скоро?
Капитан потупился:
— Вы же знаете, зачем мне отпуск. Ваш рухнувший брак отнюдь не подразумевает, что и у меня будет то же самое. Не будет! Повышение, капля наличных, новая форма… Королём приеду! Вам мадам Кастино, может, и не по нутру, а я в ней нахожу кучу достоинств. Даже то, что она вдова! Меньше иллюзий в отношении брака. Было бы великолепно убедить её перебраться в Англию, продать шато…
— Не выйдет. — перебил его Шарп.
— Продать шато? Почему? — нахмурился капитан.
Шарп тяжело вздохнул. Он надеялся, что пыл капитана в отношении Люсиль остынет в течение их путешествия. Напрасно. Настал час сказать то, что должно было сказать много недель назад. Настал час раз и навсегда оттолкнуть от себя друга.
— Я не еду в Англию. — произнёс Шарп, — Час назад Патрик выгрузил мои пожитки. Я не еду с вами, Вильям. Я остаюсь.
— В Кале? Не хочу вас обидеть, однако поступок, мягко говоря… — Фредериксон пытливо смотрел на Шарпа, — Вы не хотите возвращаться из-за Джейн? Из-за того, что над вами будут смеяться, де, рогоносец, и всё такое? Не глупите, Ричард. Пристрелите её хахаля, и ни одна собака не дерзнёт хихикнуть!
Ненавидя себя в эту минуту, Шарп сказал:
— Это не связано с Джейн, и я не остаюсь в Кале. Я еду в Нормандию.
Фредериксон смял салфетку, которую держал в руке. Он долго, очень долго молчал, потом тихо уточнил:
— К Люсиль?
— К Люсиль.
— А она? — лицо капитана превратилось в непроницаемую маску, — Она вас ждёт?
— Да, полагаю.
Фредериксон зажмурил единственный глаз:
— Основания у вас есть… «полагать»?
— Есть.
— О, Господи!
Глаз капитана открылся, и горела в нём то ли ненависть; то ли боль, настолько беспредельная, что её легко было принять за ненависть.
Шарп и рад был бы объяснить, но как объяснить, почему неприятие женщины переходит в дружбу, почему дружба вдруг превращается в любовь, и, столкнувшись грозовой ночью в тёмном коридоре, вы с ней оказываетесь в постели, а поутру, нежно глядя на неё спящую, ты понимаешь, что нашёл счастье, которое искал всю жизнь…
— Я пытался вам рассказать, Вильям… — вместо этого выдавил Шарп, — Только…
— Только?! — вскочил капитан. Подбежав к камину, он ударил по облицовке, до крови разбив кулак, — Хватит чуши! Хватит!
— Я не желал причинять вам боль.
— Будьте вы прокляты! — выпалил Фредериксон.
— Мне жаль.
— Засуньте свою паршивую жалость куда подальше! Проклятье! Сколько женщин вам надо?! Пять? Сто пять? Тысяча?
— Вильям…
— Будьте вы прокляты! И пусть она разобьёт вам сердце так же, как и предыдущая!
Смятая в кулаке салфетка покраснела от крови. Капитан яростно швырнул её в Шарпа, схватил шинель с саблей и, рыча, выбежал из комнаты.
Шарп смотрел ему вслед, машинально разглаживая салфетку на столе. Вошёл Харпер:
— Сказали, сэр? — не сразу поинтересовался он.
— Сказал.
— Спаси, Господи, Ирландию. — Харпер подбросил в камин углей и пошевелил их кочерёжкой, перекованной из французского штыка, — Ничего бы не сладилось, да он этого не понимал. А теперь уж и не поймёт.
— Что бы не сладилось-то, Патрик?
— У мистера Фредериксона и мадам. Он женщин не любит. Ну, то есть, они ему нравятся, но он их не воспринимает. Затащить в койку — пожалуйста, а советоваться или спрашивать мнения — нет. Вы — не такой.
Шарп невесело усмехнулся:
— Спасибо, мистер Харпер.
Харпер расцвёл:
— «Мистер Харпер»… Звучит, как музыка!
Бумаги об отставке ирландца подписал лично Веллингтон. Отныне мистер Харпер был вольной птицей. Из Англии он намеревался добраться до Испании, а оттуда с супругой и чадом отбыть в родную Ирландию.
Шарп поднялся и пошёл с Харпером на пристань. Фредериксона на палубе видно не было, хотя его вещи лежали вместе с ранцем Харпера у открытого люка. Шарп увёл ирландца от сходней к носу пакетбота: