— А вы, сэр, были при этом?
— Нет, милорд. Силы внезапно покинули меня. Я, как ребенок, не мог выдержать дальнейшее стойко, мне казалось, что я схожу с ума.
Лорд Сингльтон пожал ему руку. Джорджа нельзя было узнать — так сильно он изменился. Восковая белизна сменила здоровый цвет лица, а под глазами образовались темно–синие круги, проложенные горем и тягостным отчаянием.
— Не поддавайтесь скорби, сэр Джордж, — утешал лорд Сингльтон, и в голосе его слышалось участие, — победите ее твердостью.
— Я буду тверд, — ответил молодой человек, приподнимая голову. — Благодаря Создателю энергия моя возвратилась, и, что бы ни случилось, я не утрачу более силы воли, не упаду духом. Как ни тяжело, как ни грустно будет испытание, ему не сломить меня, не подавить моих душевных сил!
— Скажите, доктор, — обратился к Дьедоннэ после некоторого молчания губернатор, — что выяснили вы при освидетельствовании?
— Ваш достойный друг, сэр Джон Малькольм, умер внезапно, как бы пораженный стремительным громовым ударом, потому что оружие вонзилось прямо в сердце.
— Можно ли предположить, что прежде чем быть убитым, Джон Малькольм сопротивлялся?
— Ничего подобного предположить нельзя. На теле убитого не заметно следов насилия. Оружие вонзилось в грудь по самую рукоятку.
— Какого рода было это оружие?
— Я имею некоторый повод думать, что это был индийский кинжал.
— И вы не ошибаетесь, — заметил Джордж, вынув кинжал, бывший при нем, и передавая его доктору, — вот то оружие, которым был умерщвлен мой отец.
Дьедоннэ взял и начал рассматривать его острие в увеличительное стекло.
— Я так и думал: смерть все равно настигла бы жертву — лезвие отравлено.
— О, презренные, низкие убийцы! — воскликнул Эдвард, подняв руки к небу.
Джордж не говорил ни слова, его рука лихорадочно разрывала ворот рубахи. Лорд Сингльтон также взял кинжал и осмотрел его.
— Здесь на клинке вырезаны индийские буквы, кажется, они знакомы мне.
Спустя минуту он уточнил:
— Это имя богини Бовани.
Джордж не мог удержаться от тихого стона.
Глава 8. Комедия в драме
— Бовани, Бовани, — повторял Джордж, — богиня смерти и разрушения…
— Именно так, — подтвердил лорд Сингльтон.
— В таком случае, не может быть никакого сомнения, — воскликнул молодой человек, — отец убит рукою индуса. Надеюсь, что теперь все согласятся с этим.
— Постойте, сэр Джордж, — заметил губернатор, — вы очень поторопились вывести заключение и зашли слишком далеко.
— Уверены ли вы, что я ошибаюсь, милорд?
— Я не говорю ничего подобного, но замечу, что вывод ваш нелогичен.
— Почему?
— Кинжалом с выгравированным именем богини Бовани мог воспользоваться и европеец.
Эдвард, не дав брату ответить, возразил:
— Европеец? Разве мог англичанин совершить подобное преступление? Этого не может быть, милорд, это было бы чересчур жестоко! Вы так не думаете?
— Я пока не убежден ни в чем, — возразил лорд Сингльтон, — я так же, как и вы, не владею фактами, а только ищу их.
— Вы сами говорили мне, милорд, — заметил в свою очередь Джордж, — что покойного отца все любили и уважали.
— Его уважали и любили не только в президентстве бенаресском, но и во всех провинциях Индии, где только было известно его имя, — прибавил Эдвард.
— Имел ли отец врагов, милорд? — спросил Джордж.
— Ответить на подобный вопрос очень трудно, — возразил лорд Сингльтон, — и я не могу сказать ничего утвердительно, разве только то, что я не знал ни одного человека, который был бы его врагом.
— Тело не было ограблено, — продолжал Джордж свою нить рассуждений, — часы и кошелек оказались при убитом, следовательно, не корысть побудила убийц к этому варварству.
— Это ясно, — заметил лорд Сингльтон, — это еще более усложняет положение, и я решительно теряюсь в догадках относительно причин, которые двигали рукою убийцы.
После некоторого молчания Джордж снова обратился к губернатору:
— Надеюсь, вам известно, милорд, что отец в последнее время был занят одним таинственным делом?
— Да, я знал, но был посвящен в его суть лишь в общих чертах, не более других.
— И вы никогда не беседовали с отцом на эту тему?
— Много раз.
— Что же он вам рассказал?
— Фактически ничего. Он неоднократно подчеркивал, что умение держать это дело в тайне — половина успеха в его завершении.
— А меня отец заверил лишь в том, что почти уже достиг цели, и после торжеств в вашем дворце посвятит меня в суть своих поисков. Большего я от него добиться не мог. Вы же знаете, каким человеком был Джон Малькольм.
— Да, судья умел хранить тайну.
— Смею заверить вас, милорд, — продолжал Джордж, — цель поисков отца, бывшая загадкой для всех, была, однако, мне известна.
— Известна? — словно эхо, повторил лорд.
— Да, милорд, известна. В течение целого года он писал мне о ней в каждом письме. Отец был уверен в существовании огромного общества убийц–фанатиков, свившего свое гнездо в Индии и расшатывавшего интересы английской короны. Убийства наших соотечественников, совершаемые почти ежедневно, он приписывал именно этому обществу. Он был убежден, что жестокую расправу осуществляют рядовые члены общества, но направляет их действия грозная голова, которая мыслит и осуществляет высшую власть над убийцами. Учитывая все это, милорд, нельзя не быть уверенным, что отец мой — жертва политического заговора. Он знал слишком много, потому и был убит, смерть его пресекла дальнейшую возможность узнать большее.
— Ты прав, брат, — согласился Эдвард.
— Да, это верно, — кивнул головой Сингльтон и позвонил в стоявший на столе колокольчик.
Занавеси на дверях раздвинулись, и в их проеме показалось смуглое лицо Джааля.
— Казиль здесь? — спросил лорд Сингльтон.
— Здесь, милорд.
Казиль вошел. Джаалю следовало бы выйти из кабинета, но он не вышел, а стал в амбразуре окна так, чтобы не потерять из вида Казиля и не сводить с него своего пристального взора.
Лорд Сингльтон сделал Казилю знак приблизиться и сказал, медленно выговаривая каждое слово:
— Выслушай меня, Казиль. Сэр Джон Малькольм был твоим благодетелем, и ты платил ему любовью за его добро. И было за что: он, рискуя собственной жизнью, спас тебя от смерти два года тому назад, так же, как сын его спас тебя два дня назад. Если ты имеешь какие–либо подозрения, кто мог бы быть убийцей сэра Джона и что побудило его к такому зверскому поступку, то, понятно, движимый признательностью, ты скажешь все, что знаешь и не поставишь себя своим молчанием в ряды убийц, то есть не сделаешься их сообщником. Ты сообщишь нам все, что известно тебе, и таким образом поможешь раскрыть преступление и найти следы убийц несчастного Джона Малькольма.
Лицо Казиля выражало крайнюю степень смущения. Казалось, что он колеблется. Твердый, пылающий взор Джааля действовал на него угнетающе, потому что каждый раз, как ребенок поднимал глаза, он встречался с этим пристальным взглядом, неподвижность которого еще больше возбуждала волнение мальчика.
— Милорд, — отозвался он наконец, — действительно сердце мое дышит благодарностью к погибшему господину. Я люблю сэра Джона всею душой. Смотря на бездыханное, неподвижное тело того, кому я был всем обязан, я проливал горькие слезы. Память о нем всегда будет жить в моем сердце, и его образ навеки сохранится в моей памяти. Слезы благодарности до сих пор еще текут из моих глаз при воспоминании об этом великодушном человеке, рисковавшем жизнью, чтобы спасти меня.
И в самом деле обильные слезы показались на лице мальчика.
— Если бы смерть моя, — продолжал он, — могла послужить средством спасения моего благодетеля, то я не задумался бы пожертвовать своею жизнью, умер бы тотчас же, умер без сожаления, даже с радостью, клянусь в том нашими божествами!
Рыдания, давившие ему грудь, прорвались наружу, но сквозь эти глухие рыдания все–таки можно было расслышать последние сказанные им слова: