На службе и в быту Иван Петрович проявлял все пороки человека необразованного. Бобров неустанно требовал от подчиненных покорного подобострастия и принимал их знаки внимания как надлежащую дань. Он любил подписывать прошения на согнутых спинах самих просителей, после чего отправлял их пинком под зад куда подальше вместе с их «челобитной». Когда губернатор степенно шагал по коридорам своей резиденции, все, кто случайно или преднамеренно выходил в коридор, должны были кланяться ему в пояс, и это его забавляло.
Но более всего любил Иван Петрович наведываться с визитами в регионы подведомственной ему области, где после скучной официальной части с демонстрацией успехов народного хозяйства наступала часть неофициальная. Вот тут уж каждый из местных «князьков» старался в угоде губернатору перещеголять своего соседа. На фоне всеобщей нищеты народа в глубинке, чтобы не мозолить глаза, возводились дворцы и храмы, где устраивал свои забавы губернатор. Там столы ломились от яств, сауна пахла свежей смолой, подо льдом аквалангисты надевали на крючок развеселого губернатора огромных лососей и семгу, которая отродясь в этом озере не водилась.
Страдая от обжорства и икая, губернатор призывал к столу местного баяниста и начинал под его аккомпанемент громовым голосом распевать: «Любо, братцы, любо…» Все присутствующие, потакая малейшим прихотям всевластного губернатора, широко разевали свои масленые рты и нестройно подхватывали сию песню. В том месте песни, где строки этого общеизвестного произведения доходили до: «С нашим атаманом не приходится тужить», вышколенные холуи преданно таращили свои глазенки на Ивана Петровича и громко выкрикивали эти строки, дабы показать хозяину свою преданность и почтение.
В это же время сам Бобров зорко следил за тем, все ли открывают рты, славя его великолепную персону. Если он замечал, что кто-то халтурит в пении, то немедленно выкрикивал неугодному: «Всем петь!» — и лениво поющий начинал старательно разевать рот, дабы его намеренно не лишили того сладкого куска, к которому он благодаря Ивану Петровичу крепко присосался.
Но был один человек, который никогда не пел вместе со всеми. И не скакал в ледяную прорубь, когда губернатор приказывал это делать после бани мэрам мелких городов, директорам местечковых банков, хозяевам торговых площадей и прочей «шелухе» поменьше. Вся эта стынущая в проруби по прихоти своего хозяина публика с ненавистью поглядывала на того самого ослушника, которого Бобров во время всеобщего моржевания дружески похлопывал по плечу и разрешал одеться в тулуп.
Но этот сухощавый и седовласый мужчина — ровесник Ивана Петровича — и не нуждался в дозволении хозяина. Он сам решал для себя, что ему можно делать, а чего нельзя. И Иван Петрович этому не препятствовал. Плебеи, окружавшие губернатора, злились и были в недоумении. Ладно бы этот ослушник был человеком, имевшим вес и достаток! Так ведь нет! Обычный средней руки владелец крохотной мебельной фабрики, который все свое нажил сам. Ничего нигде не крал, в кланах не состоял. Этот факт вызывал омерзение у сидящих в проруби. И надо же — подвезло ему с таким отношением к его персоне деспотичного Ивана Петровича.
Но тому была своя причина, о которой мало кто знал. Человека этого звали Андрей Егорович Никитин. И много-много лет назад они вместе с нынешним губернатором служили в одной роте, в одном взводе срочную службу. Они спали на соседних койках, ходили вместе в караул и сортир, дружили крепче дужек стального замка. После демобилизации так случилось, что больше они не свиделись, пытались писать, да потеряли друг друга, и надо же — через столько лет разлуки так неожиданно свела их судьба! Один стал губернатором, а другой — владельцем мебельной фабрики.
Впервые они встретились на торжественном приеме в мэрии через неделю после того, как Бобров стал губернатором. Никитин-то давно узнал армейского друга на предвыборных плакатах, а вот новоизбранный губернатор и забыл, что его армейский друг родился и вырос в этой области, где он стал главой. Растрогавшийся от нечаянной встречи, губернатор незамедлительно предложил сослуживцу свою помощь и покровительство. На что гордый Никитин ответил отказом, мотивируя свой поступок тем жизненным наблюдением, что там, где начинаются отношения начальник — подчиненный, дружбе конец. Бобров такого альтруизма предпринимателя не понял и через месяц предложил Никитину место вице-губернатора в своем аппарате. На что доктор наук Рябиновский недовольно хмыкнул, а Бобров сказал ему:
—Знаешь, что, пошел ты на х…
Но Рябиновский быстренько принял необходимые меры для предотвращения засорения вертикали власти ненужными элементами, и в следующем же циркуляре своенравный Бобров получил указание опрометчивых решений не принимать и не подтасовывать в карточную колоду костяшки домино. Хорошо еще, что Никитин от места вице-губернатора отказался, а то Бобров бы оказался в нехорошей позиции перед старым другом.
Он таскал с собой Никитина на все сборища людей, стоящих у руля власти, хотя армейский друг в девяти случаях из десяти отказывался ехать на банкет по причине гордого нрава и неприязни к плебеям, откровенно лижущим сапоги губернатору ради званий и наград. На светских пьянках, куда Никитин всё-таки иногда попадал, он один из многих не страшился высказывать своё мнение по тому или иному поводу, нимало не заботясь о том, сходно ли его суждение с точкой зрения на эту проблему Ивана Петровича. Самому Боброву, как и в те времена, когда они вместе служили в армии, нравился в Андрее Егоровиче характер прямой и решительный. Смелость необыкновенная сочеталась в нем с благородством души, что притягивало к себе Боброва.
Некоторые недальновидные головотяпы пытались в поведении своем подражать Никитину и выйти из пределов должного повиновения губернатору, но были Бобровым биты прямо или косвенно, и губернатор навсегда отбил у них охоту к подобного рода покушениям. Андрей Егорович за словом в карман не лез, а костил всех направо и налево, за что был ненавидим высшим обществом, но еще более любим Иваном Петровичем.
А когда надоедали Боброву лесть и скука, брал он за рукав своего старинного приятеля Никитина, и уединялись они где-нибудь на берегу речки или озера, да вспоминали дни служивые, когда вся жизнь еще была впереди и наполнена была мечтами и заблуждениями. Доктор наук Рябиновский пытался пару раз присоседиться к их беседе, но был с позором изгнан и кусал локти оттого, что не удается ему подслушать: о чём же говорят на этих тайных вечерях?
Глава 2
Теперь пора нам остановиться на одном из самых важных персонажей нашего повествования: на том самом докторе наук Константине Константиновиче Рябиновском, который был приставлен для того, чтобы манипулировать губернатором. Началось все с того, что дедушка доктора наук Рябиновского приехал в эти места в те еще времена, когда молодая Советская власть, не зная, куда направить дармовую рабочую силу бесчисленных политзаключенных, осваивала новые, необжитые земли.
Молодой геолог Рябиновский с киркой в правой руке, стоя на вершине горы, с чувством хозяина озирал бескрайние пустынные просторы, где многие века даже саамы избегали селиться. Он гордо держал в левой, свободной от кирки ладони горсть найденных им ценных камней, которые ознаменовывали, что в недрах этой, на первый взгляд бесплодной пустыни, оказывается, скрыты несметные богатства, которыми она мечтает поделиться с молодой Советской властью, а уж сам геолог найдет, где к этой дележке присосаться.
И Рябиновский-дед пожелал остаться в этих краях. За это Родина, несмотря на юношеский возраст и неопытность соискателя, немедленно выдала ему мандат на руководство «комсомольской» стройкой и в придачу двадцать тысяч изможденных голодом и холодом «комсомольцев» в зэковских робах для ведения строительства. А уже через полгода после начала работ на руководящих местах производства расселись многочисленные родственники Рябиновского, которых в то время в Москве не сильно жаловали.