Константин не отрывает от нас взгляда.
— Есть какая-то особая причина, по которой она выбрала родной язык?
Я пожимаю плечами и смотрю на ребят.
— Без понятия. Никогда не спрашивал. А вы, ребята?
Синклер качает головой.
— Хотел, особенно после того, как она обматерила меня, как сапожник, но тут случилась другая... деятельность. — Он заметно морщится и глядит в сторону братьев. — Простите. Я не из тех, кто извиняется за свои поступки, но да. Не хотел поднимать эту тему.
Хотя они не выглядят счастливыми, но отмахиваются от него. Спасибо водке.
Джованни, наконец-то, открывает рот:
— Ну. Я спросил ее. Ей было интересно выучить итальянский, так как моя семья оттуда, поэтому спросил, почему она выбрала русский. Единственная реальная причина – язык показался ей успокаивающим, и ей нравится история. Она также сказала, что он дается ей легче. Она пыталась учить испанский в Лос-Анджелесе и справлялась, но он не прижился. Когда у нее появилась возможность выбрать дополнительные занятия, она выбрала русский. А когда начала его учить, сказала, что ей все понятно. – Он смеется. – Я был ошарашен этим. Когда заглянул в один из ее учебников, то почувствовал себя самым большим идиотом.
— Теперь все понятно. Отец говорил с нами в основном по-русски. Она очень хорошо говорила для трех лет.
При упоминании об отце в воздухе повисает тишина. Константин встает и подходит к стене, где стоит книжный шкаф, достает фотографию в рамке.
Он возвращается и передает ее нам.
Это фотография Виктора Костова с Константином, Алексеем и Бетани. Если взглянуть на нее, то даже в моем пограничном пьяном состоянии семейное сходство просто поражает.
— Эта фотография была сделана на их третий день рождения, за четыре недели до того, как Наташа и их мать пропали без вести. — Он делает глоток из бутылки, прежде чем опереться локтями на колени, а подбородком на сцепленные руки. — Вы спрашиваете, откуда я так хорошо знаю ваши семьи, да?
Мы все киваем.
— Мой отец был членом вашего драгоценного «Синдиката трезубца» и хорошим другом ваших отцов.
Какого хрена?
Глава 8
Синклер
У меня просто голова идет кругом от их признания.
— Что вы имеете в виду? Ваш отец был членом «Синдиката»?
Константин смотрит в мою сторону.
— Да. — Он оглядывается на Алексея и кивает.
Алексей достает из кармана что-то и бросает мне. Я ловлю предмет, и у меня отвисает челюсть, когда понимаю, что это.
Святое. Дерьмо.
Это кольцо с эмблемой «Синдиката «Трезубец». Когда кручу его в руке, знакомая гравировка и маркировка рассекает мою душу пополам. Когда поворачиваю кольцо, вижу надпись на нем. «Ante Infeditatis Mortem» и имя «Viktor Kostov» выгравированы знакомым шрифтом, который совпадает с моим. Закрыв глаза, передаю его Джованни. Я не решаюсь открыть глаза. Такой сценарий я даже не рассматривал.
Я провожу руками по лицу, когда Деклан начинает ругаться, и, наконец, открываю глаза, чтобы встретиться с пылающим взглядом, так похожим на взгляд моего котенка. Не могу сказать, что скрывается за их изучающими взглядами, только представить, что ответы мне не понравятся.
— Костовы были членами «Синдиката «Трезубец» с момента его основания, поколение за поколением, все так же, как и у вас троих. Наш отец был последним Костовым, прошедшим инициацию. Возможно, единственная причина, по которой я и Алексей не мертвы, в том, что мы были детьми, и ваши отцы не думали, что мы что-то знаем. — Он смеется. — Или были слишком заняты разборками после того, как отец развалил эту драгоценную гребаную торговлю, в которой они так отчаянно хотели участвовать, что забыли о нас... Ну, за вычетом того, что у них хватило времени убить нашего отца и замести свои никчемные гребаные следы.
У меня нет слов. Впервые в моей гребаной жизни я ошеломленно молчу. Никаких реплик. Никаких контролирующих мыслей. Абсолютно. Полное. Молчание.
И я не единственный. Очевидно, Джи и Дек оба смотрят на них. С округлившимися от удивления глазами, с открытым ртом. Если бы находился в состоянии, отличном от ошеломляющего шока, я бы, наверное, посмеялся над бокалом, который выскользнул из руки Джи и грохнулся на пол.
— Я... я... — Ага. Все настолько плохо, что я явно не могу сформировать связное предложение, черт возьми.
Алексей начинает смеяться. Истерический смех проносится по комнате. Спустя время, успокоившись, он говорит:
— Почему вы трое так мало знаете об этом драгоценном синдикате, которым так дорожите?
Это... Это выводит меня из временного ступора. Я бросаю на него один из своих фирменных взглядов, и ярость свободно проходит через меня, как чистейшая порция адреналина, которую когда-либо получал в своей жизни.
— Драгоценном?Драгоценном? — Я фыркаю. — Да... все, что это драгоценное долбанное общество сделало для нас, так дало нам гребаную жизнь, полную травм. Мы врали, когда учитель спрашивал о новых синяках или чертовом гипсе, зная, что если скажем правду, последствия будут в десять раз хуже. Зная, что я – продукт контрактного брака и ничего больше. Моя собственная шлюха-мать не хочет иметь со мной ничего общего. — Я машу руками в сторону парней, а мой отточенный самоконтроль еще больше ослабевает. – Джованни наблюдал, как
его мать медленно утопала в алкоголе, пока это не убило ее, потому что его отец – всего лишь кобель и постоянно изменял. Один из слуг стал ее миром, поскольку обеспечивал ее пороки. У Деклана шрамы на спине, доказывающие, какие у него родители. — Я встаю и беру бутылку водки, пригубив немного.
Яростно вышагиваю, продолжая свою тираду: — Заставляли учиться пытать и убивать людей только для того, чтобы потом самим подвергнуться пыткам, если мы проявим эмоции или окажемся недостаточно эффективными. Нас ставят на смешные пьедесталы в этом гребаном адском универе. Все смотрят на нас с благоговением и ужасом. Мы постоянно в режиме показушной обезьяны, чтобы не быть еще большим разочарованием, чем мы уже есть. Создаем фальшивые личности, чтобы открыть свой бизнес, чтобы было на что опереться, когда нам снова и снова угрожают, что нас лишат средств. И самая лучшая часть? В начале этого года нам сказали, что мы все женимся этим летом на тех, кого отцы выберут для нас. Все это части их бизнес-сделок, чтобы еще больше закрепить свои проклятые места в истории. Мы для них лишь маленькие гребаные марионетки, которые едва держатся. Ждем, а иногда и молимся, чтобы они прекратили свое жалкое существование.