– Бывай, сержант. По дороге за полчаса доскачешь. Тут все просто, еще никто не заблудился. Да и Ромашка наша дорогу знает. Береги ее там! А ты – чтоб в целости вернулась! – Последние слова, по-видимому, были адресованы кобыле.
Та фыркнула и пошла шагом.
Дорога оказалась всего лишь раскатанной техникой колеей, но лошадь двигалась по ней уверенно. Белоконь ехал верхом впервые – выяснилось, что ничего сложного в этом нет. Ободрившись, сержант слегка ударил Ромашку сапогами, и та перешла на умеренный бег.
Через пару минут он уже проклинал такой способ передвижения. Чтобы удержаться верхом и хоть как-то смягчить удары о лошадиную спину, приходилось изо всех сил напрягать растопыренные ноги. Спасая свое мужское достоинство, он сильно отклонился назад и перенес вес на мягкие части тела. Винтовка съехала с плеча и билась о ногу. Белоконь отпустил гриву, поправил оружие и, чтобы не потерять равновесие, потянул за уздечку. Ромашка встала. Винтовка сползла. Белоконь подергал уздечку в разные стороны. Лошадь повернула голову и уставилась на него большим карим глазом.
– Ромашка, – сказал Белоконь с чувством, – поехали в штаб, пожалуйста!
Кобыла отвернулась.
– Ну, мертвая! – гаркнул сержант и треснул ее пятками по ребрам.
Лошадь поскакала бодрым кавалерийским аллюром. Всадника мотало из стороны в сторону и высоко подбрасывало. Прошла целая вечность, пока взмокший сержант нашел наконец положение, благодаря которому у него оставался небольшой шанс заиметь в будущем еще несколько карапузов. Он с тоской подумал, что, наверное, поздно об этом беспокоиться.
Белоконь ехал вдоль советских позиций. Безжалостное летнее солнце стояло в зените. Где-то далеко слева мирно текли воды великого Дона. Справа, метрах в пятистах от дороги, громыхали орудия обеих армий. Вокруг была ровная степь с редкой растительностью, из-за чего фронт казался еще ближе. Время от времени оттуда прилетали снаряды – на пути Белоконя попадались довольно крупные воронки. Ромашка огибала их с потрясающим безразличием.
В небе стал нарастать знакомый, пробирающий до дрожи вой сирен. Белоконь поднял голову и увидел множество черных крылатых силуэтов, надвигавшихся с запада. Они стремительно приближались, ближайшие уже начали пикировать. Непобедимая, как саранча, германская авиация – настоящий кошмар артиллериста. То ли «Мессершмитты», то ли «Юнкерсы», то ли еще какая-то холера. Зенитчики ждали их еще утром, но самолеты появились только сейчас. Странно. Дождались, подумал Белоконь.
Обхватив лошадь за шею, он замолотил ногами по ее бокам.
– Скачи, кобылка!!! Давай, милая! Ты же знаешь, где штаб!
Ромашка рванула галопом. По крайней мере, так показалось седоку – с каждым прыжком его подбрасывало на добрые полметра над лошадью. Белоконь держался изо всех сил. Он уже смирился с тем, что на всю жизнь останется евнухом и, если выживет, будет ходить врастопырку.
На позиции посыпались бомбы. Одуревшему от скачки сержанту казалось, что они рвутся со всех сторон и что одинокий всадник в степи – самая привлекательная цель для истребителя.
Так и случилось. Выходящий из пике бомбардировщик вскользь мазнул по лошади пулеметной очередью. Однако Белоконь осознал это позже. В тот момент он почувствовал лишь неведомую силу, метнувшую его в какие-то кусты. Белоконь впал в беспамятство.
Сержант Белоконь открыл глаза и увидел небо. Оно было ужасным. Несколько секунд он силился понять, почему все такое серое и страшное. Ему это удалось: в воздухе висел густой дым – черный и бурый. Солнце по-прежнему висело в зените, но теперь его лучи разбивались о клубящуюся завесу. Все так же выли сирены бомбовозов. На миг Белоконю показалось, что при другом небе – голубом и глубоком – он мгновенно постиг бы о жизни все. Вместо этого сержант понял, что из него еще не выветрился спирт.
«Был бы трезвый – убился бы, к черту», – решил Белоконь.
Он пошевелился. Все его тело было при нем, и каждая клеточка вопила от боли. Белоконю удалось встать на четвереньки. Отдохнув, он медленно поднялся на ноги. Больше всего болело в паху. Сержант с ужасом обнаружил, что его штаны превратились в кровавые лохмотья. Он уговорил себя не делать поспешных выводов.
Белоконь осмотрелся. Воронок поблизости не было: все бомбы достались наступающей армии. Вернее, армии, которая собиралась наступать этим утром.
Умирающая Ромашка лежала далеко от сержанта. На растерзанную кобылу было страшно смотреть. Белоконь расставил ноги и поковылял к ней, потупив взор. Через десять шагов он подобрал свою винтовку. Через двадцать – выстрелил в лошадь.