А Петрусу отдала сразу, в знак примирения. Он долго разглядывал. Потом прицепил на пояс и так и ходил, не снимая.
Себе она повесила на шею “артефакт”, как она сама его назвала. Когда муж спросил, что же обозначает её подвеска, хитро улыбнулась:
— Это моё всевидящее око. Через него я вижу, кто из вас где и что поделывает.
В России говорят, что иногда и незаряженное ружьё может выстрелить… Может, и “артефакт” сможет разок помочь. Или не разок?
Мэй тоже не был обделён. Ему достались, в принципе, все оставшиеся, но он, повыбирав, остановился на нескольких, остальные отдал маме:
— Сама придумай, куда их деть. Можно даже подарить… вот, сэру Бэрримору, к примеру.
Но мама, подумав, убрала подальше. Может, через годик ещё на что глаз упадёт.
Жизнь улеглась в свою колею, дети учились, шалили, всё, как всегда. В школе Лониэллу некоторое время терроризировали с её красивыми браслетиками по всей руке. Мэй сурово всё пресёк. Сказал, кому не нравится, могут просто не смотреть. А на следующий день пришёл с такими же, правда, только с тремя. И тут же началось!
— А где вы берёте?
— Ой, ваша… мама… делает?
— А вы не можете попросить её и нам сделать?
Мэй тут же уселся писать список и с важным видом записывал, кто за кем будет.
В общем, как Ена и предполагала. Из-за неё ещё и подраться пришлось. Нашёлся один туперусный, который вдруг встал в позу:
— Как вы можете её звать мамой, когда она мачеха!
— Сам ты… туперус! — разозлился с пол-оборота Мэй. — Как она может быть мачехой, если её замок признал и даже на родовом портрете она теперь стоит рядом с нами!?
— Врёшь! Да она и вовсе была вашей служанкой. Мне мама говорила, что она и не дракон вовсе, а непонятно откуда притащившаяся нищенка из глухой деревни!
Вот тут и случилась драка, какой не было ещё ни разу в этой школе. Причём, дрались близнецы вдвоём. Потом парень вопил, что так не честно, вдвоём нападать на одного, но Лонька заступалась сразу за двоих — за маму и брата, и даже магистрат из трёх магистров не мог успокоить. Её держали за руки, но она умудрялась пинать мальчишку, пытаясь достать ботинками. Такой тихую и застенчивую в школе девочку никогда ещё не видели.
Граф приходил в школу сам, выслушал с непроницаемым лицом, внимательно посмотрел на зачинщика, запоминая на всякий случай, и кивнул:
— Я непременно разберусь с детьми дома и обязательно придумаю, как их наказать.
По дороге домой папа купил коробку с пирожными и скормил её и детям, и своей “девочке”.
— Лониэлла, Мэйнард! Если бы за ваш проступок можно было наградить вас орденом, я бы так и сделал, — заявил он торжественно. — Но завтра вы сообщите, что были жестоко наказаны за драку.
— Как, пап?
— Как, как… Скажете, что всю ночь с крысами сидели в подземелье замка, — хмыкнул он. — Только маме не говорите, что произошло, ей волноваться нельзя.
В общем, они ещё и прослыли героями, “просидев” всю ночь в страшном подземелье… Так и пришлось переводить… парня в другую школу.
Граф же так опекал супругу, что она иногда начинала потихонечку подвывать, и тогда он увозил её в Гренслоу. Они катались по парку, навещали бабушек и дедушек. Родители Петруса сами предпочитали их навещать, но близняшки старались сбежать от них на вторую половину, отговариваясь учёбой. Бабушка оказалась очень уж навязчивой и строгой. Енка терпела всё, но, как уже всем известно, если слишком долго леди Йена терпит, то бедному замку вскоре приходит хана. Она отыгрывается на всех и сразу — в ход идут водяные автоматы, летят подушки, горят костры в саду.
Новый садовник, бывший рядовой полиции, Лонг Бартеллот, как и обещал, нанялся к ним работать в саду и оранжереях, и совсем не возражал, когда миледи вдруг приходила к нему и просила “очистить одно местечко для посиделок под звёздами”. И тогда все перекочёвывали в сад, тащили пледы, жгли костры, пекли картошку, жарили любимые колбаски и пели песни. А Петрус каждый раз мысленно благодарил и брата, и богов, что она прошла тем коридором и зашла к ним… однажды и навсегда.
Вспоминая истерики первой супруги, он совершенно не ощущал всплески эмоций своей Йены, как нечто капризное и истеричное. Во-первых, всё было по делу — уж он-то хорошо понимал, что иногда бывал чересчур “заботлив”. Ну, а как иначе! Время приближается, дракончик подрастает, и он просто трясся над ней, как она говорила — как курица-наседка над яйцом. И да! Он дракон! И это его “яйцо”. Так что, пусть потерпят… оба. А во-вторых, он её так любил, что простил бы всё на свете. Иногда она рано утром уходила в сад и граф, проснувшись один в постели, покрывался липким потом от страха. И не успокаивался, пока не обнаруживал супругу в саду на скамейке-качельке, которую смастерил для неё отец, Гринг-па, или с книжкой, или уже с чашечкой кофе в руках.