— Она отказалась от меня, когда я только родилась, дядя Хуан! Я не хочу, чтобы она была моей мамой! У меня уже есть мама! Самая лучшая, добрая, и я её очень люблю! Теперь не только у Луисы есть настоящая мама! И другой у меня не будет!
— Тала, кто тебе говорил, что от тебя отказалась твоя мама?
— Там, где я жила раньше, много об этом говорили. Смеялись надо мной. Я часто плакала от обиды. А теперь она заявилась! Не хочу! Пусть едет себе, откуда приехала!
— Не надо так переживать, Тала! Она ведь твоя мама!
— Не хочу, не хочу, не хочу! Дядя Хуан, не отдавайте меня этой сеньоре!
— Успокойся, Тала! Никто тебя не отдаст без твоей воли. Глупенькая! Мы с мамой уже всё решили про тебя!
— С мамой Мирой? Или…
— С мамой Мирой, конечно! Вытри слёзки и засыпай. Утром опять будет солнце светить моей Мунталочке, и всё будет прекрасно! Спи. Сейчас Луиса придёт, и не очень хорошо будет, если она застанет тебя в слезах! — и Хуан наклонился поцеловать девочку.
Она обхватила ручонками его шею, прижалась к лицу и долго не отпускала
— Я уже успокоилась, дядя Хуан! Иди спать.
— Мунтала, мы с Мирой тебя удочерили. Ты это знаешь. Так что я уже не дядя тебе, а папа. Ты должна называть меня так.
— А можно? — взвизгнула Мунтала и опять потянулась ручками к лицу Хуана.
Хуан с удовольствием ощущал трепет её сердечка, мокрое лицо и робкие поцелуи в щёки. Было приятно. В горле защекотало от волнения и переживаний.
Эпилог
В гостиной в одиночестве сидела Габриэла и смотрела на язычки пламени, ещё трепыхающиеся в камине. На дворе лил дождь, было сыро и прохладно.
Она вскинула глаза на вошедшего Хуана. В них откровенно просматривался вопрос. Хуан покачал головой, сел в кресло, потянулся за кувшином с вином. Налил немного и медленно вылил.
— Ничего утешительного сказать не могу, Габи, — проговорил он сурово. — У девочки чуть истерика не случилась. Слышать о тебе не хочет. Даже упрекнула тебя в том, что ты её бросила тут же после рождения.
— Зачем вы ей об этом говорили? — чуть не вскочила Габриэла, округлив глаза.
— Мы ничего ей не говорили об этом. Шантрапа, что окружала её в прежней жизни, достаточно досаждали ей этим. Там же ничего не скроешь от соседей!
Габриэла сжала губы. А после долгого молчания, спросила:
— И что же Мунтала? Говори без утайки.
— Что тут говорить, Габи? Я уже всё сказал. Она наотрез отказалась тебя признать, не то, что жить с тобой. Видела бы ты, как она умоляла не отдавать её тебе! Плакала, умоляла. Не будь такой жестокой к дочери, которую ты сама покинула, отдала в трущобу, где она едва выжила. Смирись и потерпи.
Габриэла долго молчала. Хуан бездумно поглядывал на неё, ожидая продолжения столь неприятного объяснения.
— Спокойной ночи, Хуан, — вдруг поднялась она и, не дожидаясь ответа, стремительно удалилась по лестнице к своей комнате.
— Ну что, па? — тут же подскочила Луиса, и Хуан внутренне улыбнулся, поняв, что хитрая девчонка дожидалась конца переговоров, сгорая от любопытства и переживая за названную сестру.
— Луиса? Ты подслушивала?
— Подслушать только хотела! Да ничего не услышала! Вы дверь так плотно прикрыли! Тала остаётся?
— Её мать ничего ещё не решила, но думаю, что тут и решать нечего. Тала ни за что не хочет её признать. Так что можешь обрадовать малышку. А я побегу к маме Мире. Спокойной ночи, дочка!
Утром Габриэла не вышла к завтраку, и никто не осмелился зайти в спальню осведомиться о её самочувствии.
— Я всю ночь так плохо спала, Хуан, — жаловалась Мира с утомлённым лицом.
— Что там Габриэла всё думает? Неужели не понимает, что насильно с такой девочкой, как Мунтала, у неё ничего не получится, — она следила, как Луиса с Мунталой и Хуаном Антонио удаляются по дорожке сада.
— Дело для Габриэлы очень сложное, Мира. Пусть раскинет мозгами. Я сам сгораю от нетерпения. Даже из дома выходить не собираюсь. Уже отправил к компаньону слугу с запиской.
Габриэла появилась лишь перед обедом. Лицо осунулось, под глазами фиолетовые круги, и вся она потускнела и словно сморщилась, но одета была с тщательностью, причёска уложена по моде.
Мира с испугом смотрела, как сестра независимой походкой приближается к столу и, поздоровавшись весьма чопорно, села, выпрямив спину в ожидании блюда, которое служанка торопливо наполняла едой.
Обед прошёл в молчании. Никто не проронил ни слова. Гнетущая тишина висела над столом.
— Если не возражаете, — повернула Габриэла голову в сторону Хуана, — я бы хотела поговорить с вами, — она слегка наклонила голову к Мире, а потом и Мунтале. Девочка втянула в страхе голову в плечи и с бледным лицом ждала самого страшного, боясь пустить слезу.