Граф на мгновение умолк, стараясь уловить мою реакцию. Я оставался спокоен. В конце концов, нет ничего дурного в том, что ему известно некоторое из моей жизни.
— Слушаю вас, граф, — ответил я как можно спокойнее.
— Иван Александрович, прежде всего мне хотелось бы узнать о ваших намерениях относительно Полины Григорьевны? — спросил он, внимательно всматриваясь в мои глаза.
Я опешил, и некоторое время не мог произнести ни слова. Чинский, по-видимому, уловивший мои затруднения, пояснил:
— Мне известно, что до войны между вами имелись некоторые отношения…
— Довольно, граф! — прервал я. — Вас это не должно касаться!
Я хотел тотчас уйти, но Чинский остановил меня уже вторично за этот вечер:
— Постойте! Я не сказал вам главного. Не далее как на прошлой неделе я предложил Полине Григорьевне руку и сердце.
Я остановился пораженный.
— И что она? — обреченным голосом спросил я.
— Она согласна. По истечению года мы обвенчаемся.
— Желаю вам счастья, — выдавил я, хотя в тот момент возжелал его смерти, причем немедленной.
— Спасибо, ротмистр, — не замечая моей неприязни, совершенно открыто поблагодарил он, чем обезоружил вспыхнувшую ненависть.
— Теперь я должен рассказать вам всё, — вдруг объявил он.
— Есть еще что-то? — язвительно осведомился я.
— Есть причины весьма странные, демонические… Князь был мне другом, и пока был жив, я ни в коей мере не позволял себе ухаживание за супругой его. Слово дворянина! Однако молва приписывает Полине Григорьевне амурные дела с немцем, чего не может быть. Я разговаривал с княгиней по этому поводу — заверяю вас, что это не более чем сплетня.
— К чему мне это знать?
В тот момент я испытывал неприязнь к графу, но ему удалось заинтересовать меня, поэтому в голосе моем почти не было раздраженности.
Мы медленно пошли по улице, и он продолжил:
— Покойный князь описывал мне платье, которое купил ей лично, и в котором якобы застал супругу-изменницу. Дело в том, что со слов княгини платье исчезло из ее гардероба несколько раньше названых событий.
— То есть, вы хотите сказать, что Полина Григорьевна не имела возможности быть одета в это платье вообще? — уточнил я.
— Да, именно, — без доли сомнения ответил граф.
— А разве князь не видел ее лица?
За годы общения с переговорщиками я пристрастился к рассуждениям свойственным послам.
— Вот тут-то и начинается чертовщина. Он видел лицо, но не общался с супругой. Я же, с полной уверенностью могу сказать, что Полина Григорьевна не могла присутствовать в том месте, так как собственными глазами видел, как она входила в дом Трубилиных на другом конце города, и в совершенно другом платье. Я слышал ее голос — это была она, да и Трубилины свидетельствуют о том же.
— Вы говорили о том князю?
Меня все более заинтересовывал разговор, раздражение сошло вовсе, словно забыл я о недавнем признании графа.
— Он ничего не желал слышать, будто обезумел. Я никогда раньше не видел его таким.
Граф на некоторое время замолк, словно вновь переживал те минуты.
— Что же произошло дальше? — прервал я его задумчивость.
— Он хватался за пистолеты, просил меня быть ему секундантом. Я заметил, что за дуэль грозит неприятность по службе. Он посмотрел на меня дьявольски, его глаза горели неестественным огнем. И тут он выкрикнул: "Жизнь на кон!", и бросил пистолеты. Мы пошли к Альтбергу.
— Жизнь на кон, — повторил я. — Что ж произошло там?
— Князь арапником хлестанул немца по физиономии. Присутствовали Лепнин и Балашов, так что секундантов разыскивать не пришлось. То, что произошло дальше, иначе, чем чистейшей дьявольщиной я назвать не могу. Я стоял за спиной князя и собственными глазами видел, как он вынул из своей колоды червонную даму, бросил на ломбер, а сверху положил нательный крест. Таким образом, он сделал ставку — жизнь!
— И что?! — невольно вырвалось у меня, потому что граф рассказывал настолько живо и с загадочной интонацией, что из головы моей вылетел конец этой несчастной истории.
— Напряжение было невыносимым. Князь вспотел до кончиков волос, меня тоже прошиб пот. Лепнин смотрел на происходящее с неподдельным ужасом, Балашов крестился. Альтберг раскраснелся так, что полоса от удара арапником почти не выделялась на щеке. Он трясущимися руками срезал колоду и уже был готов предъявить лоб, как распахнулась дверь и в залу вошла Варвара Федоровна, сестра князя. Однако никто не обратил на нее ни малейшего внимания.