Меня заметили, разговоры и смех умолкли. Лоретт соскользнула со старого деревянного стола, подошла, встала в дверях с бесстрастной физиономией, потупив взгляд.
– Что вам угодно, сэр?
– Хочу спросить у вас кое-что, – сказал я и прошел в тень, отброшенную на дорожку выступом крыши, который опирался на столб, обвитый лозой с огненными цветами.
Лоретт не стронулась с места, но, когда я оглянулся, пожала плечами и медленно подошла. Сунула руки в карманы юбки, прислонилась к стене.
– Что спросить?
– Я не знал, удобно ли вам разговаривать в присутствии тех двух женщин. Хотел узнать, как Кэти.
– Хорошо. – Бессмысленное выражение, рот приоткрыт, как у страдающей насморком дурочки. – Она проснулась?
– Ушла домой.
Слишком знакомо и слишком досадно. Броня чернокожих – тупое непонимание, упрямое, как у целого каравана ослов. Они выбирают такой путь либо хихикают, демонстрируя сплошные зубы. Правда, они через край хватили лиха от людей с моей внешностью – белых, крупных, мускулистых, потемневших на солнце, покрытых шрамами, полученными в мелких личных боях. Внешне похожие на меня мужчины проломили кучу черных черепов, перепортили кучу черных овечек, сжигали кресты с привязанными к ним людьми. Они видят лишь внешний тип и на этой основе проводят классификацию. К некоторым никогда не пробиться, точно так, как нельзя научить женщин брать в руки змей и любить пауков. Но я знал, что могу до нее достучаться, ибо на короткое проведенное со мной время она отбросила оружие, перестала обороняться, и я увидел за броней смышленость, понимание, не образованием данную интеллигентность.
Надо найти способ пробить черную броню. Как ни странно, раньше это было легче. Подозрительность возникала на личной основе. Сейчас каждый из нас, черный и белый, – символ. Война идет в открытую, форма враждующих армий – цвет кожи. Глубинное фундаментальное сходство между людьми забыто настолько, что можно преувеличивать немногочисленные различия.
– Что с вами? – спросил я.
– Ничего.
– Вы ведь раньше со мной разговаривали, а сейчас дверь захлопнули.
– Дверь? Какую дверь, мистер? Мне надо вернуться к работе. Я вдруг догадался, в чем может быть дело.
– Лоретт, вы захлопнули дверь потому, что узнали, как я нынче утром разговаривал перед мотелем с двумя копами?
Она искоса бросила на меня взгляд – быстрый, полный подозрительности – и опять опустила глаза.
– Какая разница, с кем вы разговаривали.
– Наверно, казалось, будто мы ведем милую дружескую болтовню.
– Мистер, мне надо работать.
– Здесь ведь есть экономка миссис Имбер? Если б она днем в субботу случайно не заглянула в 109-й и не увидела меня спящим, разговор с представителями закона у меня был бы вовсе не дружеским. И не перед мотелем, а в камере, где никому не придет в голову улыбаться. Меня посадили бы за убийство медсестры.
Лоретт прислонилась к затененной стене, сложив руки. Идиотское оборонительное выражение исчезло. Она задумчиво хмурилась, прикусив белыми зубками полную нижнюю губу.
– Стало быть, это та медсестра была у вас в номере в пятницу ночью, мистер Макги?
– Именно так я и познакомился с представителями закона, со Стейнгером и Наденбаргером.
– Я от Кэти узнала про женщину. Она рассказала, что Стейнгер ее расспрашивал, не заметила ли она при уборке, что в номере была женщина. Это было еще до того, как вы ей помогли. Никогда нет смысла спасать белого от закона. Она и сказала, мол, у вас точно была компания. Вам, по-моему, повезло, что миссис Имбер заглянула в номер.
– Вот именно.
Недоверчивый взгляд прищуренных карих глаз.
– Зачем же тогда вы связались с двоими этими полицейскими?
– Мне нравилась медсестра. Ради того чтобы найти убийцу, свяжусь с прокаженным и с гремучей змеей. Это личное дело. Взгляд смягчился.
– Наверно, когда кто-то нравится и ты спишь с ним в одной постели, а назавтра он умирает, это очень печально.
Я ошеломленно сообразил, что это первое услышанное от кого-либо выражение понимания и сочувствия.
– Очень печально.
Лоретт вдруг легко улыбнулась:
– Ну, если уж она была такая хорошая, зачем спуталась с этим злым грубияном, с адвокатом мистером Холтоном? Удивляетесь, что я знаю? Мистер, мы хорошенько присматриваем за типами вроде Холтона.
– Почему у вас на него зуб?
– Он прямо лопался от удовольствия, когда был прокурором, засаживая каждого попавшего в суд черного, да как можно крепче. Каждый раз, как пошлет черного в тюрьму Рэйфорд, праздник празднует, расхаживает, ухмыляется, пожимает всем руки. Таким, как он, никогда не найти работника во дворе или по дому, по крайней мере того, кто стоил бы дневной платы.
– Она не любила Холтона, Лоретт. Пыталась порвать с ним. Поэтому и была со мной. Неужели вы ни разу не слышали о том, как женщины влюбляются в ничтожных мужчин, а потом разочаровываются?
Когда разговор свернул на Холтона, она враждебно ко мне настроилась. По цвету кожи я был из его команды. Но мой рассказ об отношениях между Пенни и Риком вернул все к теме знакомого одиночества в непонятной стране человеческого сердца, у всех одинаковой, а не разной.
– Слышала. Конечно слышала, – кивнула она. – Бывает и наоборот. Ну, правда, я знаю, что вы утром были с двоими полицейскими. Лейтенант Стейнгер не очень плохой. Честный, насколько ему позволяют. А другой, его зовут Лью, любит бить по головам. Не важно кого, лишь бы голова была черная. А Стейнгер ему не препятствует, так что, в сущности, никакой разницы между ними нет.
– Я хотел спросить, как Кэти. Не пойму, сколько она выпила из той бутылки.
Взгляд стал ироничным и умным.
– Да старушка сейчас в полном порядке. Здоровая, крепкая девка. Раз вы не позволили ее уволить, будет по-настоящему благодарна. Какой благодарности вы от нее ждете, мистер?
– Черт возьми, в чем вы меня заподозрили? Она издевательски расхохоталась, громко и грубо.
– А чего вы еще, черт возьми, ждете от черной горничной из мотеля? Чтоб она научила вас мыть и стирать? Прогулялась бы с вами в парке? Почитала бы Библию? Я точно знаю, о чем сейчас думают те женщины в бельевой. Они точно воображают, будто за мной наконец-то пришел белый, а завтра я, может быть, поменяюсь с Кэти, сменю свой номер на 109-й. Решила стать мотельной шлюхой, заработать лишний кусок хлеба. Они знают, что вам ничего больше на свете не требуется от меня и от Кэти. Так оно и есть.
– И вы так обо мне думаете?
– Мистер, не знаю, что мне о вас думать, а уж это так и есть.
– Я искал вас, чтобы узнать про Кэти. И хотел попросить об услуге.
– Например?
– Я видел много таких городов. Вполне достаточно, чтобы понять: черным известно все, что творится у белых. Горничные, повара, уборщики – одна из лучших в мире разведывательных организаций.
– Пронырливые черномазые везде подслушивают да подглядывают, так, что ли?
– Будь я черным, уверяю вас, миссис Уокер, хорошенько посматривал бы по сторонам. Просто чтобы меня не застигли на чем-то врасплох. Я гораздо быстрей пошевеливался бы, только ради того, чтоб найти и не потерять работу. Я бы слушал и запоминал.
Она взглянула на меня, склонив головку:
– Да вы почти все знаете, мистер! Будь вы черным, не оказались бы чересчур умным для грязной работы?
– Будь вы белой, тоже были бы чересчур умной для горничной в мотеле.
– Почему ж вы меня считаете дурой, готовой впутаться в разборки белых и приходить пересказывать вам то, что слышала?
– Потому, что мне нравилась медсестра. Потому, что копы, не получив помощи, могут закрыть дело. Потому, что вы можете доверять своему инстинкту, который подсказывает, что я никогда даже не попытаюсь во что-нибудь вас впутать. Но самая серьезная причина, по которой вы согласитесь, заключается в том, что это вам никогда в жизни даже в голову бы не взбрело. Она фыркнула:
– Моя бабушка все твердит: “Лори, когда сунешь голову в пасть льву, просто лежи спокойно. Не забывай, а то навлечешь на себя большую беду”.
– Ну, что решили?
– Мистер Макги, мне пора на вечерний обход. Кэти не так уж и хорошо себя чувствует. Говорит, как в тумане. Работает медленно, язык заплетается, голова, говорит, прямо раскалывается. Джейс отвез ее домой, мне придется убрать два ее последних номера да три своих..