— Великий ван, дозволь и мне молвить слово, ведь я, как-никак, являюсь тем, кто должен был в сохранности доставить подарки эти византийскому правителю.
— Ну говори, посланник, — позволил Владигор, и тогда Крас, оправив на своем пузе желтый кушак, заговорил, обращаясь не только к Владигору, но к его брату и ко всем синегорцам, которых прибывало на площадь перед княжеским домом все больше и больше:
— Так вот что я скажу: понял я из разговора, что великий ван запретил грабеж кого бы то ни было, а этот наглый человек нарушил его приказ. Вы спросите, что бы сделал мой правитель, Сын Неба Сюаньцзун? Скажу не таясь — он бы немедленно казнил ослушника! Только строгое исполнение приказов, предписанных народу правителем, несет стране спокойствие, счастье и процветание. Ван — это отец, вы — его дети, а послушание — единственное средство обеспечить спокойствие и порядок в доме. Непослушных детей у нас секут розгами, а непослушных подданных — казнят. Только ради порядка в доме-стране, а не одной жестокости ради.
Всеобщее молчание было ответом чужестранцу. Слышались лишь отдельные тяжкие вздохи, да хлюпала жижа под ногами синегорцев, неотрывно смотревших на своего князя и ждавших, что скажет он. Владигор, преодолев наконец смущение, сказал, и слова его были обращены к одному лишь Красу:
— Чужеземец, законы твоей страны суровы. Мы мягче относимся к тем, кто преступил закон, а у нас законы тоже есть. Конечно, мы приговорили бы к смерти злодея, погубившего из корысти соплеменника, но этот витязь… Он же забрал твое добро в бою, и против сорока человек, что были с ним, воевали пятьдесят. Силы ваших превосходили силы… моих людей. К тому же не корысти ради они покусились на имущество твое.
— А мне какое дело?! — важно надул щеки Крас. — Этот разбойник покусился на имущество Сына Неба, и мой повелитель непременно его казнил бы! К тому же разбойники нарушили и твой приказ! Так и закончи дело справедливо: положи виновного на росток бамбука, который прорастет за ночь и проткнет насквозь этого ослушника твоей воли. Его же подчиненных можно просто наказать ударами палок по пяткам!
Владигор ничего не слышал о ростках бамбука, но понял, что чужестранец предлагает для Велигора ужасную, мучительную казнь.
— Посланник Сына Неба, — кротко заговорил Владигор, — я не знаю, что такое бамбук и как у вас казнят при помощи такого средства. Но я знаю, что проступок совершил мой единокровный брат, такой же сын моего отца, как и я. Не гневайся, я выберу для него более мягкую кару.
— Как? — еще более дерзко взглянул на Владигора Крас. — Брат он твой или не брат — для закона это неважно. Не знаешь ты разве, что, когда умер наш великий император Цинь Ши-хуан и на престол вступил его младший сын Ху Хай, этот молодой правитель, боясь заговора, приказал казнить всех своих братьев со всеми родственниками в пяти коленах их родства, а десять императорских дочерей, то есть сестер Ху Хая, были разорваны на части в присутствии народа на базарной площади? А ты мне говоришь, что для ослушника нужно выбрать более мягкую кару! Хорошо, я могу предложить тебе наказание помягче, которое сумеет удовлетворить закон и восстановить пошатнувшуюся власть твою, только и способную существовать, когда не попираются законы!
— Что ж, назови мне это наказание, — попросил Владигор, поставленный перед необходимостью выбора: либо простить Велигора, нарушившего его запрет ради синегорцев, либо покарать, потому что внутренний голос упрямо твердил ему: «Нельзя прощать того, кто ослушался приказов князя!»
Крас приосанился, провел ладонью по усам, усмехнулся и заговорил:
— Ван, конечно, я воздержусь от совета разрубить ослушника топором до пояса или рассечь его тело на сто кусков, что нередко делается у нас с государственными преступниками. Предложу я тебе другое — пошли ему свой меч, и преступник все поймет и закончит жизнь благородным и совсем не мучительным способом. Так делают наши императоры, когда хотят оказать своим высокопоставленным, но провинившимся подданным или родственникам особую честь.
Вначале робкое, а потом все усиливающееся гудение прокатилось по толпам синегорцев, которые, затаив дыхание, следили за всем, что происходит у крыльца княжеского дома. Им давно полюбился Велигор. Нет, своим князем они бы не хотели его видеть, но простотой в обращении, добродушным нравом, лихостью в бою давно снискал брат Владигора всеобщее уважение. Теперь же они видели, что нужно казнить Велигора за то, что он ради них побил каких-то чужеземцев. И тут синегорцы в открытую возроптали, недовольные настойчивостью неведомо откуда взявшегося иноземца, вздумавшего учить их князя жестокосердию:
— Да никогда в Синегорье такого не бывало, чтобы брат брата на смерть обрекал!
— За какую такую вину Велигора жизни лишать?! Он же не игов побил!
— Для нас ведь старался, для нас!
Крас, слыша восклицания синегорцев, стал укоризненно качать головой, а Владигор стоял потупясь, не зная, что делать. Рядом с ним очутились сестра Любава и Путислава, супруга Велигора. Любава строго шепнула брату:
— Наговорам какого-то косоглазого иноземца открылось сердце твое? Послушаешь его — навеки опозоришь наше княжеское имя!
Путислава, плача, схватилась за руку Владигора и молила:
— Княже, пощади! Ведь не своего прибытка ради ограбил Велигор человека этого! Синегорцам хотел помочь! Брат он твой! Пощади!
Крас слышал и крики, несшиеся из толпы, и шепот женщин, и страх невольно охватил его: «Ну, Крас, давай старайся! Если не сейчас, то уже никогда не победишь ты ни Владигора, ни Белуна. Ну, красноречия побольше!»
И, всплеснув руками якобы в полной растерянности, Крас, качая головой, заговорил укоризненно:
— О, видел бы тебя, ван, мой император, великий Сюаньцзун. Он бы от стыда за тебя, от стыда за всех правителей мира, опозоренных тобой, расцарапал бы себе своими длинными ногтями лицо, потом закрыл бы его полой своей желтой одежды и ушел бы плакать в дальний зал дворца, а после так сказал бы он подданным: «Когда я умру, выньте мои глаза и повесьте их над воротами столицы, где живет этот обесчещенный правитель. Я хочу увидеть, как враги очень скоро разорят до основания его город! Если уж ван молчит, когда подданные начинают криками советовать ему, как поступать, если с обеих сторон в его уши нашептывают женщины, нет ничего постыдней такой картины!»
И Крас, присев, накрыл голову широким рукавом халата да так и остался недвижим, и притихшие синегорцы слышали лишь его громкие всхлипывания. Владигор стоял на крыльце, не зная, куда деваться от стыда и негодования на себя. И впрямь: разве как настоящий правитель поступал он сейчас, слушая крики толпы, способной сегодня орать одно, а завтра — другое? Он помнил, что еще утром перед поединком половина этих людей выступала за Кудрича, а потом, когда он одержал победу, те же люди кричали ему здравицы.
«Так что же мне делать? — лихорадочно думал Владигор, покуда Крас притворно всхлипывал, укрывая лицо рукавом халата. — Послушаться толпы или поступить, как должен делать настоящий властелин, вершащий суд, устанавливающий законы? Да, я поступлю как властелин, как честный судья, иначе завтра мне всякий скажет: "Вчера ты простил своего брата, когда он нарушил твой приказ. Прости же и меня!"»
— Велигор! — вскричал вдруг Владигор страшным, чужим голосом. — Знай, что ты виновен в том, что нарушил мой приказ не грабить, и ты умрешь! Пусть же твоя смерть послужит примером для всякого, кто захочет когда-нибудь ослушаться моих приказаний! Вот тебе мой меч!
И Светозоров меч, всегда служивший лишь справедливости, со звоном был выхвачен из ножен, и ахнула толпа, и зарыдали Любава с Путис лавой, понимая, что теперь решение Владигора уже невозможно будет переменить.
Велигор, бледный как полотно, но улыбающийся, глядя прямо в глаза брата, тоже не сводившего с Велигора своих холодных, каких-то помертвевших глаз, принял меч за рукоять, подержал его, как бы взвешивая в руках оружие и над чем-то размышляя, а потом решительно вернул его Владигору: