Выбрать главу

Муха, видя, что дела его плохи, быстро заговорил:

— Княже, можешь ты не верить в то, что плуски, коробчаки и гаруды поспешат на зов Грунлафа, но уверенно скажу тебе: князь игов не остановится в своем стремлении утолить жажду мщенья! Все дружины свои привел в порядок, самострелов наделал чуть ли не тыщу, рать собрал огромную, ополчение людское. Даже мальчишек и стариков в поход ведет. А если поддержат его борейцы? Представляешь, какой муравейник закопошится под стенами Ладора? Никому пощады не дадут! Все деревни синегорские Грунлаф спалить решил!

Владигор, однако, был непоколебим:

— Нет, не верю этому, не верю! Пошлю в Пустень лазутчиков надежных, а потом и думать буду, что делать! Отправляйся-ка назад, бореец! Сообщение твое проверю, но войско готовить мне рано. Поторопишься с севом — убьют зерно морозы!

— А вовремя зерно в землю не бросишь — не взойдет, — вставил слово Бадяга, который на протяжении всего Мухиного рассказа молчал, чесал крутой загривок.

Владигор быстрый взгляд на дружинника метнул:

— Что этими словами сказать хочешь?

— А пусть бы вышел сей бореец, подождал за дверью. Я брякну, князь, тебе свое словечко.

Когда Муха, ужасно беспокоясь за свою судьбу, вышел за двери, Бадяга проговорил:

— Подходил ко мне дня три назад мастер наш городовой Кизяк да штуку мне молвил странную такую…

— Ну, что ж за штука? — насторожился Владигор, знавший, что Кизяк попусту болтать не станет, да и мастер добрый, каких во всем свете не сыскать.

— А штука такая… Повел он меня вначале вдоль стены, с той стороны, где солнце заходит. Ну вот, подвел он меня к одной городнице, показал рукой: вижу, три нижних венца не то что опалены огнем, а просто сожжены, да так, что повывалилась глина, песок да каменья, которыми городница та набита.

— Кто ж поджег?

— Вот точно так же я его и спросил тогда.

— А Кизяк?

— Кизяк передо мною на колени пал, стал в свидетели всех богов призывать, клялся и сказал… знаешь, что он сказал?

— Ну, откуда же знаю! — Так и впился князь взглядом в румяное, беззаботное с виду лицо Бадяги.

— А сказал Кизяк, что он за месяц уже два раза венцы сгоревшие велит переменить, даже дубовые ставил, даже землею обсыпал! Два раза уже они вот так-то сами собою и загораются, будто кто-то хочет в стене большую пробоину сделать, чтобы всяк, кто желает, мог в Ладор беспрепятственно проникнуть.

— А со стороны внутренней целы бревна? — с бьющимся сердцем спросил князь Синегорья.

— Целы, да только нетрудно будет их поджечь, если выбрать землю из тараса [2], проникнув в него через пробоину! Кизяк мне говорил, а сам так трясся, трясся, силу нечистую проклинал. Говорил, что если уж за стены городские сила нечистая взялась, то не будет город стоять, весь порушится сам собой. А ежели военная напасть? Где ж нам устоять? Вот и связал я сейчас единой ниточкой сгоревшие венцы стены с рассказом малого этого о борейском походе, так-то…

Владигор слушал Бадягу и не мог сдержать сильного волнения. Ладор, Синегорье, их благополучие являлись для князя главной в жизни заботой, и вот теперь сызнова его родному городу и всем его подданным грозили тайные силы, с которыми требовалось бороться. Но как с ними бороться, Владигор пока не знал.

— На западной стороне стены, говоришь, горело? — спросил он после долгого молчания.

— Да, со стороны дороги на Борею.

— А ну пойдем глянем, — порывисто поднялся с лавки Владигор. — Да и Кизяка с собой возьмем. Сумеешь быстро его найти?

Городового мастера, командовавшего плотниками, делавшими новую кровлю над дворцовыми хоромами, нашли быстро. Он явился в бараньем тулупе внакидку, без шапки, со стружками и щепками, запутавшимися в волосах и бороде.

— А ну-ка с нами пошли! — излишне грозно приказал ему Владигор, уже сидевший на коне в подбитой куницей княжеской мантии.

Кизяк на своих двоих поспешал вслед за скачущими на лошадях князем и Бадягой, и в глазах его изображался страх — знал, куда ведут. Выбрались за ворота, свернули налево, и городовой мастер сказал:

— Вон там это…

— А что это, что это? — с веселой строгостью спросил Владигор. — Откель знаешь, куда ведем тебя?

— Да уж догадался, — мрачно отвечал простоватый, совсем уже седой Кизяк. — О погорелом месте спросить хотите.

Когда подъехали к стене, где желтела «заплата» из хорошо отесанных бревен, с тщанием пригнанных одно к другому, присыпанных снизу слоем уже припорошенной снегом земли, Владигор и Бадяга соскочили с коней, и тут Кизяк как-то странно ойкнул, будто перед ним явилось что-то страшное, и, указывая рукою на бревна и в то же время пятясь назад, заговорил:

— Вот оно, оно, то же самое! Опять горело, опять! Ой, спасать Ладор надобно! Сгорит весь подчистую!

Не внимая испуганным крикам городового мастера, Владигор присмотрелся к нижним бревнам городницы: и впрямь создавалось впечатление, что разложенный рядом со стеной огонь нещадно лизал их в течение некоторого времени. Дерево еще не совсем обуглилось, но уже стало черным, и чем ниже к земле находилось бревно, тем более сильно казалось оно тронуто пламенем.

Владигор внимательно осмотрел место, прилегающее к стене. Если бы нашел он хоть полешко, хоть кучку пепла, хоть какой-то след костра, тогда можно было бы заподозрить чей-нибудь злой умысел, но признаков поджога Владигор не обнаружил, как ни искал их.

— Значит, третий раз уж это?.. — спросил у Кизяка, остолбенело стоявшего в сторонке, точно его облили холодной водой да так и оставили на морозе.

— Третий, княже, третий! Вначале думал, что мальчишки, играючись, запалили да не потушили. Не сказал никому, только починить велел. Через время через некоторое — глядь, снова прогорело, в энтом же самом месте. Ну, тут подумал я, дело нечисто, к господину дружиннику обратился, он восстановить стену велел. У охраняющих стену стражников спрашивал, не видали ль чего странного, порчи ль какой каверзной, вредной, — никто никакой возни под стенами не видел. И как починили во второй раз городницу, я своим разумением дотумкал, что надобно к ведуну идти, пусть к стене в этом месте руками прикоснется, да не только к стене одной, а и к земле.

— А ты мне об этом не говорил, — с упреком бросил Бадяга, виня и себя самого, что не сразу предупредил Владигора.

— Не говорил, правда, а потому не говорил, — отвечал Кизяк, — что боялся: поднимут меня все на смех. Спятил, скажут, на старости лет Кизяк, в простом деле нечистую силу заметил.

— Ну продолжай, продолжай! — вырвалось у Владигора, уже дрожавшего от нетерпения.

— Так вот, пошел я к ведуну одному, он в слободе живет у реки. Жмых ему имя. Долго упрашивал его, чтоб сходил со мной, даже на коленях перед гордым стариком час целый простоял, — напраслиной и ерундовиной он всю мою затею считал. Но уломал я его таки, привел под стену. Еще совсем чистые бревна-то были, не то что сейчас. А Жмых только встал на этом месте, — Кизяк показал рукой на белую от снега землю под самой стеной, — как отпрыгнет в сторону, будто и не под сто лет ему. Я резвости такой от старика не ожидал, он же меня корить стал: зачем я-де его на столь поганое место привел! Горят на нем ноги, точно голые стоят на железе раскаленном! Лежит под этой стеной, говорит, страшный колдун! Не может подняться, ибо мертв, но живет в нем зло неодолимое, которое рвется наружу, пламенем все вокруг сжечь дотла хочет! Сказал так ведун Жмых, повернулся да, о костыль опираясь, прочь пошел. Вот такие нехорошие дела…

— А мне почему о рассказе Жмыха этого не доложил? — взъярился Бадяга, вновь желая отвести от себя гнев Владигора.

— Думал, что не поверите вы мне… про колдуна-то. Какой здесь колдун-то может быть зарыт?

Владигор молчал. В самом деле выходило как-то странно: дерево горит, а земля рядом с городницей, на которой ведун стоял, так и остается холодной, даже снег на ней не тает.

вернуться

2

Срубы-городницы, из которых составлялись стены крепостей, называли еще и тарасами. — Прим. автора.