Вновь городская площадь оказывается у нее прямо перед глазами, и пугающее украшение посреди площади. Только на сей раз виселица уже не пустует.
Со сдавленным полувскриком, полувсхлипом Соня отскакивает прочь, словно стремясь скрыться от отвратительного зрелища, словно если оно не будет перед глазами, то сделается менее реальным.
Но виселица все так же остается у нее перед внутренним взором. Даже когда воительница закрывает глаза… виселица и два тела, раскачивающиеся на веревках под слабыми порывами ветра.
Ветер, равнодушный и ко всему привычный, треплет светлые кудряшки и копну черных волос, доходящих второй из повешенных ниже поясницы. Обе висят к Соне спиной, но ей не нужно видеть их лиц. Она благодарна Небу, что не видит этих лиц…
Опустив взор, она внезапно замечает какую-то маленькую вещицу среди соломы и, бездумно опустившись на корточки, шарит рукой. На ладони у нее оказывается желтоватый квадратик с таинственным значком, начертанным кровью. Одна из рун Гельнары… Соня не ведает, что означает сей символ, но ей и не нужно этого знать.
Перед ней знак смерти.
Глава девятая
Руну Гельнары воительница все так же бездумно сжимает в кулаке, с такой силой стискивая руку, что костяной квадратик больно врезается в ладонь, — даже когда несколько часов спустя стражники приходят за ней, дабы отвести пленницу к князю.
Из состояния, подобного сну или трансу, Соню вырывает вид знакомой фигуры, в которой она с изумлением узнает Муира. Тот дружески прощается с каким-то пышно разряженным вельможей. Затем, кланяясь, пятится и спешит прочь по двору, в каких-то двадцати шагах от Сони. Взгляд жреца скользит по воительнице, словно не узнавая ее. Опомнившись, она пытается рвануться к нему, но грубые руки стражников, удерживающих пленницу за локти, тут же возвращают ее к действительности. Соня выворачивает шею, провожая Муира ненавидящим взглядом, но он вскоре исчезает из виду в какой-то галерее.
Впрочем, сейчас у нее нет времени думать над тем, что может означать эта неожиданная встреча. Ее уже подводят к очередной башне и бесцеремонно заталкивают внутрь, где Соня поступает в распоряжение двух других стражников, на которых совсем другие доспехи, нежели на тюремщиках. Должно быть, это свита коршенского князя.
Дороги она не замечает, не видит ни коридоров, по которым ее ведут, ни людей, что окружают ее, и в себя приходит лишь перед высокими двустворчатыми дверями, которые стражники распахивают перед ней и, когда воительница, мешкает в проходе, бесцеремонно подталкивают ее вперед.
После слепящего полуденного солнца, полумрак в комнате кажется почти ночною тьмой, и Соня невольно застывает, сделав несколько шагов, пытаясь сориентироваться.
Негромкий голос раздается откуда-то сбоку, и она поворачивается на звук:
— Сюда, женщина. Господин будет говорить с тобой.
Но и сейчас вместо лица человека она видит какую-то черную тень, и лишь чуть погодя, когда глаза наконец привыкают к полумраку, понимает что перед ней чернокожий. Рослый кушит в темно-синем тюрбане стоит у кресла, повернутого спинкой к дверям. Человека, сидящего в нем, — если только там есть человек, — Соня не видит и вопросительно косится на чернокожего. Тот делает приглашающий жест рукой:
— Сюда.
Осторожно обойдя кресло на почтительном расстоянии, Соня наконец оказывается перед правителем Коршена. По крайней мере, надеется, что он перед ней… и понимает, что сюрпризы этого дня отнюдь не закончились.
Ибо человек в белых одеждах, неподвижный, словно изваяние, застывший в кресле, совершенно слеп, и глаза — его лишь пустые отвратительные белые бельма…
* * *Лицо слепца пугает ее. Вообще, Соня, как всякий здоровый человек, внутренне не переносит любого уродства, особенно выставленного напоказ. Не поднимая глаз на князя, она бормочет какие-то положенные слова приветствия, тщетно пытаясь собрать разбегающиеся мысли, ибо понимает теперь, что весь намеченный план разговора летит в тартарары… И внезапно слышит голос:
— Я буду вам признателен, медина, если при разговоре со мной вы будете смотреть мне в лицо. Нет ничего хуже собеседника, который прячет глаза.
Соня вскидывается невольно, оскорбленная. Резкий ответ уже готов сорваться с ее уст. Мол, тебе-то какое дело, смотрю я на тебя, или нет?! Но она, разумеется, осекается. Перед ней человек, от которого зависит слишком многое, чтобы вот так, с первых же слов, настроить его против себя.
Неожиданно другое соображение приходит ей на ум, и от удивления она чуть не начинает заикаться.
— Но… прошу простить меня, месьор… как вы узнали, что я не смотрю на вас?