– Как тебя хоть зовут? – Я умудрился поймать тонкие пальчики девушки.
– Настасьей. – Она даже не попыталась отнять от меня свою руку, но при этом моментально покраснела. – Ой, ладонь-то кака горяча у тя, батюшка. Заравы[8] тебе не принесть? Пить небось хочешь?
– Хочу, – прошептал я.
– Ну так я скоренько. Погодь малость. Полежи. Передохни, – скороговоркой выпалила Настасья. Голосок у нее был звонкий, словно валдайский колокольчик. – Сейчас я заравы…
И она упорхнула за дверь. Тоненькая, словно былинка. Невесомая, будто легкое белое облачко.
Я улыбнулся ей вслед. И подумал, что раз на свете есть такие чудесные девушки, то помирать совсем глупо. Жить надо, пить жизнь огромными жадными глотками, наверстывать те четыре года, что я потерял в «Крестах» и ненавистном ижменском остроге. И я выживу. Выживу обязательно! Справлюсь со всеми невзгодами, пневмониями и дорожными неприятностями. Доберусь до Кослана. Потом до Петербурга…
В тот момент я был в этом уверен. И почувствовал, что кризис болезни миновал. Я постепенно начинаю идти на поправку. А если к моему лечению еще подключится старица… как там ее?.. Максимила со своими травами и наговорами, то все и вообще будет хорошо.
Успокоенный этими умиротворяющими мыслями, я закрыл глаза, подумал о том, как же мне уютно лежать на ароматной перине набитой сеном, вызвал у себя в воображении образ симпатичной девки Настасьи и…
На этот раз я не терял сознания. Я просто заснул. Утонул, словно в бездонном омуте, в крепком целебном сне. Так и не дождавшись холодной заравы, которую принесла мне в долбленой березовой кружке красивая кареглазая молодуха с крутыми бровями и аккуратным вздернутым носиком.
Старица Максимила оказалась древней горбоносой старухой с глубокими голубыми глазами, не потерявшими с возрастом свой ярко-небесный цвет. Кроме глаз примечательным на ее лице были довольно густые усы и жидкая бороденка. Выдающаяся старуха. Старуха-вековуха. Таким место, действительно, в глухих таежных скитах или сказках про Ивана-Царевича и Бабу-Ягу.
– Вот и проснулся, соколик, – проскрипела старица Максимила, стоило мне открыть глаза. – Как почивал?
Почивал я неплохо. Очень даже неплохо и крепко – кажется, мне даже не снились сны. И спал бы, наверное, и дальше, но, видимо, каким-то шестым чувством определил, что рядом со мной кто-то сидит, изучает меня внимательным взглядом. А быть может, старуха, устав наблюдать за мной, спящим, сама разбудила меня каким-нибудь своим ведьмовским способом. Или простым тычком кулака.
– Слыхала, слыхала ужо, как в грудине твоей худая немочь клокочет, – продолжала старуха. – Давно здесь сижу. Нечистый внутри у тебя. Кричит из тебя твоим голосом, призывает к убивствам и блуду вселенскому. – Она перекрестилась и перекрестила меня. – Давно здеся сижу. Все слыхала, соколик.
Да, водился за мной такой недостаток – я порой разговаривал во сне. Вот и на этот раз, пока спал, кажется, переживал вслух войну и любовные похождения.
– И о чем же таком болтал этот нечистый? – спросил, улыбнувшись, я.
– А о чем он еще может болтать? О греховном, конечно. – Старуха еще раз перекрестилась. – О Хосподи! Ну с Богом начнем. Врачевать тебя надо, соколик. Гнать сатану из тебя. Сам-то не справисси.
Старица Максимила, опираясь на сучковатую палку, тяжело поднялась с табурета, толкнула дверь из боковицы и крикнула в глубь избы:
– Сестрица Настасьюшка. Будь така добренька, принеси мне кипяточку горяченьку. Да тряпочек, милая. Да посудину. Потомока еще скажу, что принесть.
– Сейчас, матушка, – расслышал я голосок Насти и принялся с нетерпением ждать, когда она появится в боковице. Но полежать спокойно старуха мне не дала.
– А ты, соколик, покедова разволакивайся. Сымай с себя все до исподнего, – распорядилась она и подсунула мне большую, почерневшую от времени крынку. – Да оправься сюды. Потомока некогда будет.
Я сел на кровати, переждал, когда пройдет головокружение, и стянул с себя брюки, свитер и куртку. Потом без особых трудностей наполовину наполнил крынку, сумев больше минуты простоять на ногах и не свалиться. Похоже, что и без старицы Максимилы, я вдруг быстро пошел на поправку. «Правда, – поспешил я избавить себя от иллюзий, – не миновало еще трех дней с того времени, как я заболел. А ведь часто именно на третий и реже на девятый день болезни вдруг наступают тяжелые кризисы».
– А ведь, матушка, – похвастался я, вновь укладываясь в свою уютную постель, – чувствую-то себя куда лучше. Не в пример тому, что было вчера.
– То дух здесь благотворит тебя, – хитро улыбнулась старуха. – А как мы травок целебных добавим да молитву во избавление от недуга сотворим, так нечистый и побежит. Копыта тока сверкнут. – Она сипло хихикнула и махнула рукой в сторону двери, показывая, куда свалит, выскочивший из меня сатана. И дожидаясь, когда явится с кипятком и тряпицами Настя, начала с интересом изучать мой камуфляж. – Вот ведь страмнина. Бродит по парме весь в лоскутках, аки кот полосатый в шерсти. А материальчик весь в дырочках. Мошка, что ли, проела?..
Первый сеанс врачевания занял не менее двух часов. Сначала я подвергся некоему подобию массажа, который сводился к подергиванию, потряхиванию и поталкиванию всего тела и после которого я почувствовал небывалую легкость и такой прилив сил, какого уже давно не испытывал. Потом старица Максимила заставила меня снять футболку, смазала мне спину и грудь липкой массой, в основе которой, судя по запаху, был мед. Потом, плотно обернув меня грубой холстиной, старуха дала мне выпить удивительно горькой и терпкой настойки, после которой, как мне показалось, у меня какое-то время были легкие глюки. Похоже в этой «микстуре» присутствовали грибы-галлюциногены.
После чего началось собственно ведовство – заговоры, заклинания, некие магические движения, перемежаемые молитвами и распевами. Что-то бормоча под свой крючковатый нос, старица Максимила долго водила посолонь (по солнцу) вокруг моей головы пучком березовых веточек, потом широко размахнулась и от души хлестанула этим пучком мне по мордасам. Я аж подскочил от неожиданности и боли. А старая ведунья уже опять крутила веточки вокруг моей головы. Но на этот раз я был готов к тому, чтобы увернуться от очередного удара.