Виктор подошел к сторожевой будке, вышел однорукий сторож, молча кивнул.
— В жилзону, — бросил Виктор.
Теперь он имел право свободного прохода. Но сторож отрицательно замычал.
— Гусь запретил, — сообщил он. — Накрепко. Чтобы ни одного человека!
Виктор сунул руку в карман — вытащил пачку сигарет, но сторож только ухмыльнулся:
— Мне мое место дороже. Ты что, только выспался? В зоне кибеш, жулики санчасть захватили, всех на ножи поставили, тебя хозяин заметет на пятнадцать суток в шизо, и меня заодно посадит.
Виктор молча пошел на него, но в дверях вахты вдруг оказался Гусь. Блеснул бешеными глазами на Виктора, побежал к штабу, бросив на ходу сторожу:
— Этого задержать!
Сторож с ненавистью посмотрел ему вслед, потом положил на плечо Виктора здоровую руку.
— Я ничего не слышал, — сказал он, — но пропустить не могу. Мне моя шкура дорога.
Виктор вошел в цех. Там никто не работал. Два прапора механически перерывали зэковские костюмы в углу раздевалки. Так, на всякий случай. Подошел Хмель. Виктор отошел с ним к стенке — тут, без ушей, спросил коротко:
— Есть ход и жилзону?
Хмель кивнул:
— Ход есть, но в санчасть ты не пройдешь. В этом деле не ты банкуешь.
— А кто?
Хмель промолчал.
Виктор тронул его за плечо.
— Санчасть — моя забота, — сказал он. — Проводи меня.
Ермаков ушел, а у Николая Николаевича отчего-то пропало желание самому, как в старые времена, осмотреть квартиру убитого. Визит второго секретаря горкома вскрыл для него какие-то новые пласты в деле, уводящие от убийства, как от обычной уголовщины, хотя и из ряда вон выходящей. И действительно, было о чем задуматься.
— Ведь убийца провел в квартире не менее двух часов. А для того, чтобы открыть дверь домкратом, даже такую навороченную, как у покойника, нужно не более десяти минут. Однако убийцы не любят задерживаться возле трупов. Следовательно, само убийство произошло примерно в полпятого, во всяком случае, не раньше четырех часов. Что же делают убийцы, предположительно их было трое, целый час в чужой квартире? Ищут деньги, естественно. Но как? Вывод однозначен — шантажируют хозяев. Вот и средство шантажа — накладные, завершая построение в мозгу картины преступления, проговорил прокурор.
— Но для этого у них должен быть компромат на убитого, — невозмутимо заметил внезапно появившийся на кухне Боев.
— Или хотя бы на его мебельный комбинат, — поддержал следователя прокурор. — Придется привлекать хозяйственный отдел. Пусть поднимут все договора комбината, в первую очередь с колонией. Потом сделайте в УР запрос насчет побегов из колонии в этом году.
— Могу я внести одно уточнение, — вежливо попросил Боев. — Для моей следственной группы не представляет сомнений тот факт, что пачка документов принесена группой неизвестных, тем более что не найдены отпечатки, принадлежащие членам семьи убитого или ему самому, да и вообще никаких не найдено. Шантаж — как причина появления документов в доме — одна из наиболее достоверных причин. Но удивительно все-таки другое: почему после того, как Шантаж не удался, а он явно не удался, иначе зачем трупы, преступники не забрали документы с собой?
— В панике, — парировал аргументы Боева прокурор. — Именно потому, что предполагали шантаж, а не убийство. Убийство было не преднамеренным, а возникло как реакция на какие-то непредсказуемые действия жертвы. Об этом свидетельствуют и нанесенные раны. Ты лучше скажи вот о чем, — задумчиво продолжил Николай Николаевич. — Наш неожиданный куратор из горкома говорит, что дело может носить политический характер, намекает на демократов. Только не может объяснить, с какой стати им это нужно?
— Думаю, что нахлебаемся мы с этим делом, — зло ответил Боев, теребя свои рыжие волосы. — Не зря эта синяя птичка прилетела. Ох, не зря!
— Он так и сказал: «Это был наш человек. Он нас поддерживал, и мы заинтересованы в том, чтобы отомстить за него. И заодно по возможности нажить политический капитал на «врагах».
— Политика — это ваше дело, — сказал Боев. — Я пока очевидцев допрашивал: ночных бродяг, сомнамбул, владельцев собак, томимых бессонницей старушек…
— А лучше бы ты допрашивал отцов московского рэкета, директоров крупных предприятий, партработников и администрацию колонии, — вздохнул прокурор.
— А что, придется?
— Горишь желанием? — осведомился Николай Николаевич, с явным интересом взглянув на следователя.
— Да что ты. Мне и не по чину. А вообще дело грязное. Что-то в нем есть неправильное. А что, не пойму. Интуиция мне говорит, что мы здесь застрянем, и надолго.