— Да, — сказала она, — это мы запросто. Стоит не поесть лишние десять минут.
Шакура встал, подошел к подоконнику, на котором стоял небольшой кассетник, и включил его. Тотчас комната огласилась заливистым детским плачем, пронзительным до невозможности. Шакура быстро выключил магнитофон. Все, даже младенец, облегченно вздохнули.
— Быстро его отвози, — скомандовал Шакура, — и возвращайся варить обед.
Тося согласно кивнула головой и, не прощаясь, вышла.
Под командованием Шакуры Виктор сделал ряд вовсе ему непонятных вещей. Разгрузил мебель с фуры, пришедшем сразу после ухода его «жены» Тоси, приколотил толстенный стальной засов снаружи одной из дверей, расставил мебель по жестким требованиям Шакуры и даже развесил занавески. Две другие комнаты остались такими же пустыми и голыми, а третья приобрела жилой и даже уютный вид. В ходе всех этих операций вновь вернулась Тося и прочно обосновалась на кухне, откуда через некоторое время стали раздаваться весьма соблазнительные запахи и веселое шкворчение.
Звонок, столь ожидаемый Шакурой, раздался уже в начале девятого. Виктор, до конца не посвященный в условия игры и знающим только, что по одному условному знаку Шакуры он должен выйти из комнаты, а по другому закрыть внешний засов, чувствовал себя полнейшим идиотом, но решил молчать. Более всего его удивило, что в коридоре прямо у входа на кухню появилась детская коляска, укутанная сверху одеялом, о которую он все время спотыкался, но которую почему-то нельзя было ни на шаг отодвинуть или убрать в другую комнату. К тому же новый костюм, предусмотрительно купленный для него, ослепительная рубашка и галстук стесняли движения, он чувствовал себя как корова в лошадиной сбруе.
Когда прозвенел звонок, из кухни выплыла Тося, подошла к коляске, порылась в ней, и к превеликому удивлению Виктора, из коляски полился тот самый пронзительный младенческий плач, от которого у него снова засвистело в ушах.
«Магнитофон», — сообразил он, но тут, к его удивлению, Тося взялась за спинку коляски и начала ее трясти, будто укачивая разбушевавшегося младенца.
Сбитый с толку Виктор пошел открывать дверь, гадая про себя, живой ли в коляске младенец или электрический. Шакура остался в комнате. Виктор отворил дверь и впустил в квартиру двух оживленных, на его взгляд, даже излишне, поляков, из которых один был ростом по плечо Виктору, а второй раза в два его выше. У маленького в руках был дипломат, а второй все время держал руки в карманах и настороженно огляделся, едва успев войти в дом. Правда, услышав детский плач, увидев Тосю в открытом сиреневом халатике и обоняя дразнящие ароматы с кухни, оба поляка как-то сразу освоились и пообмякли в теплой домашней атмосфере. Пройдя в комнату, все уселись за круглый стол, который так удачно вписывался в обстановку, будто стоял здесь целую жизнь, а вовсе не два с хвостиком часа.
— Принесли? — спросил Шакура, поздоровавшись, и когда поляк утвердительно кивнул, произнес замечательную фразу: — Будем считать.
Он протянул руку к дипломату, но маленький поляк поближе подхватил его и спросил, говоря по-русски без всякого акцента:
— А деньги?
Шакура успокоительно кивнул головой, вытащил из-под стола незамеченную ранее Виктором черную сумку и раскрыл ее.
— Все как договорились. — сказал он. — И деньги и кольцо — все принес.
Поляки вроде успокоились, и в это время в комнату вошла и Тося, толкая перед собой маленький столик на колесах, сервированный разнообразными блюдами и увенчанный бутылкой коньяка. Все это она аккуратно сгрузила на стол, извинилась за вопли своего младенца и вновь ушла на кухню.
После первой стопки разговор пошел веселее. Поляки оказались аспирантами Московского университета, пятый год постоянно проживающими в Москве, отчего и русский их оказался в таком идеальном порядке. Семейная обстановка, простецки-деловой вид Виктора и домашний халатик Тоси, с каждой минутой вызывали у них все больше доверия, а когда умолк младенец и можно было говорить не повышая голоса, беседа приняла и вовсе приятный и дружеский характер.
Высокий поляк перестал грозно глядеть по сторонам и даже рассказал свежий анекдот про Ахмеда на варшавском рынке, а маленький после второй рюмки пододвинул Шакуре кейс и попросил скорее сосчитать цепочки и расплатиться, так как у них на сегодня была назначена еще одна встреча. Все развивалось на такой дружеской ноте, что Виктор, обманутый иллюзией, почти поверил, что Шакура собирается купить цепочки, и думать забыл, что по условному знаку должен выйти в прихожую и сторожить выход Шакуры. Однако тот, придвинул к себе кейс, пребольно наступил ему на ногу и в тот же миг раздался условный знак — захлебываясь, заревел младенец.