Начальник оперчасти колонии майор Медведь, мощный, приземистый, в защитного цвета кителе и брюках, сидел со скучающим видом за столом. Его матерый красный нос говорил о некоторой, впрочем, отнюдь не умеренной склонности к рюмке.
— Входи, — рявкнул Медведь и откинулся в кресле.
Виктор остановился, как положено, у двери и отрапортовал:
— Заключенный Светлов по вашему приказанию явился, гражданин майор.
— Почему так долго? — С этими словами майор раскрыл ящик письменного стола и начал в нем копаться.
— Я на комиссии был.
— Врешь, я тебя там не видел.
— Вы, наверное, раньше ушли.
— Ну и что, пропустила тебя комиссия? — Майор выпрямился и с язвительной улыбкой посмотрел на Виктора.
— С вашей характеристикой кто же меня пропустит?
— Так, так, — улыбнулся Медведь хитрой и по-своему добродушной улыбкой. — По-твоему, оперчасть виновата, что тебя из зоны выпускать нельзя. Что ты еще не встал на путь исправления, а? Ты же неоднократно уличен в нарушениях режима. Тебя еще оперчасть покрывает. При желании на тебя нарушений можно навесить как на рождественскую елку подарков. Стоит только захотеть. Вот позавчера нашли у тебя контролеры двадцать пять рублей в столе — и можно в карцер вести.
— Это не мои. Видать, кто-то подсунул.
Отвечая, Виктор продолжал стоять навытяжку у дверей.
— Садись, — кивнул Медведь на стул. — Кого волнует: твои не твои. Нашли-то у тебя. В твоей бригаде человека избили — значит, твое нарушение. А ты после проверки с жуликами языки точишь. Может, ты с ними заодно побег готовишь? Как видишь, я о тебе знаю все!
— И то, что я сижу ни за что?
— Все вы ни за что сидите. Покрываю я тебя, а ты сотрудничать со мной не желаешь. Вот скажи, откуда в бригаде мак?
Виктор сел поудобнее, но взгляд перевел поверх головы опера в окно, где на заслоненном тучами небе иногда вдруг вспыхивал слепящий блик и снова скрывался.
— Не употребляю мак и поэтому не знаю, — ответил он вяло.
— Знаешь, Светлов, знаешь.
Медведь встал и расправил штору. И тотчас в кабинете воцарился рабочий полумрак.
— Хочешь досрочно на свободу выйти — все надо знать. Или тек нравится здесь гнить. Сидишь ведь по серьезнейшей статье: «государственное хищение» и еще в отказе. Ты нас, наверное, за дураков считаешь.
Виктор перевел взгляд на Медведя и, из последних сил сдерживая себя, сжал под столом кулаки.
— Я только то хочу, что мне положено по закону. Я не грабил, не убивал, не насиловал…
— Только забрал у государства тысяч сто. С гаком. А закон у нас простой: ты нам — мы тебе! Не пропустила тебя комиссия — и не пропустит, если не будешь нам помогать. Только те имеют право досрочно выйти на волю, кто морально перековался, понял? А если понял, так отвечай: вчера водку в зону привозили?
— Не знаю, — вяло ответил Виктор.
— Вот когда будешь знать, тогда и пойдешь за ворота. Сколько у тебя еще срока на ушах висит. По-моему, года четыре, — погрузив по локоть руку в ящик письменного стола, Медведь достал лист с отпечатанным на нем текстом и протянул Виктору.
— Вот, Светлов, подписывай бумагу о сотрудничестве, и ты одной ногой уже на воле.
Виктор встал, отошел к двери.
— Стучать не буду, гражданин начальник. Вербуйте кого-нибудь другого. Разрешите идти.
После ухода Валерия Ивановича сразу как-то стало оживленнее, хотя Вадик вместе с шефом не ушел. Они с Томилиным и Медведем отошли за угловой столик, где тихо пытались о чем-то договориться, обмениваясь колкими взглядами.
А за столом уже пошло веселье. Пришли актрисочки после спектакля. Девки все молодые, только из театрального училища и расположились петь. Дмитрию Дмитриевичу надо бы было присоединиться к трудному разговору в углу, но он как-то обмягчел сердцем. На коленях у юбиляра сидела зеленоглазая прима из самых молодых, и никак он не мог ее стронуть с места. Адвокат, Лев Абрамович, новый, но уже испытанный друг, пришел позже. Подсел рядом с голыми коленками Татьяны, разлил на троих шампанское, поздравил Дмитрия Дмитриевича с новым назначением и такой, как он выразился, «компаньонкой».
Дмитрий Дмитриевич обвел глазами окружающих. Лион, генеральный директор совместного предприятия, уже достаточно навеселе, пристраивался поближе к Галине Карминовой — Таниной подружке. Он то брал ее за руку и начинял что-то с жаром рассказывать, то, застывая в патетической паузе, утыкался сизо выбритым подбородком во взбитое как сливки ее плечо, пытался поцеловать в шею.