— Только по телевизору. Она…
— Мы отнесли ее в низы, — сказала Нонна совсем будничным тоном, словно речь шла о мешке с мукой или картошкой. — Там прохладней и мух нету. С ней моя мать сидит. Иди, иди, а после в летнюю кухню приходи — завтраком покормлю…
Это была длинная мрачная комната с низким, обшитым некрашеными досками потолком и серым цементным полом. Из нее вынесли все: ларь с мукой и крупами, ящики с луком и чесноком, с полок вдоль стен убрали банки с огурцами и вареньем. Комната напомнила Ване склеп, хотя он никогда в жизни не был в склепе.
Таисия Никитична лежала на узком выкрашенном белой краской столе. Приблизившись к нему, Ваня ощутил знакомый — сладковато-гнилостный запах. Руки бабушки были связаны белой ленточкой и покоились на груди, на глазах лежало по пятаку. В изголовье сидела грузная пожилая женщина в очках и читала газету. Обыденность ее лица и позы потрясли Ваню до глубины души.
— Бабушка… Прости, — срывающимся голосом сказал он. Захотелось опуститься на колени, но он постеснялся проявлять свою скорбь в присутствии этой женщины. — А чем здесь так пахнет? — спросил он, повернувшись к ней всем корпусом.
— Обыкновенно пахнет — мертвым телом, — сказала женщина, невозмутимо глядя на Ваню поверх своих неуклюжих очков в черной оправе. — Татьяна обещалась роз принести. У нас как назло все до одной погорели — такая сушь все лето стояла.
— Священника нужно позвать, — машинально сказал Ваня. — Ведь к умершим зовут священника.
— Не пойдет он в такую даль — тридцать пять километров по пеклу. Я ей на шею нательный крест повесила. Так дочка велела — я в эти глупости не верю.
Она снова уткнулась в газету.
Ваня огляделся по сторонам. На широком подоконнике завешанного куском синей материи окна что-то лежало. Ветер колыхнул материю, его обдало волной гнилостно-сладкого запаха. С трудом сдерживая подступившую к горлу тошноту, Ваня шагнул к окну.
На подоконнике лежала охапка свежих, влажных бледно-розовых цветов-зонтиков. Такие росли на другом берегу реки в заливных лугах. На мгновение ему привиделась Инга — мокрая, ослепительно красивая, в лучах полуденного солнца. Она протягивала ему букет из этих цветов и дерзко улыбалась.
Усилием воли Ваня отогнал видение, схватил цветы и вышвырнул в окно.
— Я сейчас принесу еловых веток, — сказал он, обращаясь не к женщине с газетой, а к лежавшей на столе бабушке. — Тебе станет легче… дышать.
Лючия слышала, как тихо открылась дверь. Она протянула руку и включила лампочку в изголовье кровати. Фарух спрятал лицо в ладони.
— Что тебе нужно? — бесцеремонно спросила она. — Я же сказала, что денег не дам.
— Деньги мне не нужно. Мне никакие деньги не нужно, — бормотал Фарух на ломаном английском. — Мне ты нужна. У тебя такое тело. Ты королева, а не женщина. Такое тело.
Он сделал робкий шаг по направлению к кровати.
— Ладно, иди сюда, — смилостивилась Лючия, освобождая место рядом с собой. — У тебя никаких нет болезней?
— Нету, нету, — поспешно заверил ее Фарух, стащил штаны и проворно юркнул под одеяло. У него были холодные ноги и большой твердый фаллос. Он тыкался им Лючии в живот.
— У меня все болит. Ты мой первый мужчина, понимаешь?
— Да, да. — Он схватился за ее груди и больно их стиснул. Лючия чувствовала, что заводится.
— Ложись сверху, — скомандовала она. — Ну же, поживей.
Фарух повиновался. Он был легок, как перышко, зато его фаллос, вошедший в ее вагину, показался огромным. Лючия долго ерзала и, наконец, отыскав удобную позицию, затихла, отдавшись блаженству. Фарух работал до полного изнеможения. Наконец он выплеснул семя ей на живот и затих, уткнувшись носом в ее грудь.
Лючия благодарно гладила шершавые мускулистые ягодицы парня. Потом взяла в ладони его узкое, обросшее колючей двухдневной щетиной лицо и со вкусом поцеловала в губы. Он больно укусил ее за язык, а когда брызнула кровь, стал жадно ее высасывать. Лючии этот фокус очень понравился.
Они еще несколько раз занимались любовью. Уходя на рассвете, Фарух сказал:
— Я напишу родителям, что хочу жениться. Мне давно пора жениться. У всех моих друзей уже есть жены. Мне все завидовать будут — ты замечательная девушка, хоть и не турчанка. Я таких девушек в Париже не встречал.
Лючия провалилась в сладкую дрему и время от времени возвращалась к реальности, думала о том, какая она все-таки счастливая. «Никто не знает, где найдет свое счастье. — Она блаженно улыбалась. — Разве могла я вообразить, что найду его в этом городе».
Она поделилась с Фарухом своими подозрениями по поводу занятий брата, и он пообещал ей помочь. Сказал, что у него есть хорошие связи, — Фарух жил в Париже два с половиной года.