Шалаш был пуст, но он и не ожидал увидеть в нем Ингу. Он вдруг со всей силы пнул ногой по одному из столбиков, на которых тот крепился. Крыша накренилась, потом съехала вниз, обнажив похожие на ребра стропила.
Ваню охватил азарт разрушения. Он пинал все ногами, ломал руками, потом навалился на шалаш всем телом. Конструкция рухнула. Ваня принялся ожесточенно топтать то, что когда-то было шалашом, раскидывая в разные стороны печально пахнущую траву. Наклонился, сгреб в охапку обломки и бросил в воду. В воздухе мелькнула белая тряпка. Описав медленный полукруг, она не долетела до воды, а зацепилась за торчащую из нее ветку.
Ваня съехал вниз, скользя по еще не совсем остывшему после знойного дня песку, и с головой очутился в воде — здесь был крутой обрыв. Вынырнув, он попытался дотянуться до тряпки.
Это оказалось непросто. Ствол упавшего дерева лежал на берегу, часть кроны была под водой. Тряпка висела над водой, на высоте примерно его роста. Ваня попытался уцепиться за ветки и стряхнуть тряпку в воду, но больно ударился ногой обо что-то твердое.
Это привело его в ярость. Не обращая внимания на боль, он стал продираться сквозь ветки, напролом. Наконец, он уцепился за ту, на которой белела тряпка, и сильно ее встряхнул. Тряпка упала ему на лицо Он схватил ее. То была косынка Инги, которой она закрывала грудь. Прежде чем зашвырнуть ее подальше в реку, он разорвал ее. И наблюдал, как обрывки медленно затягивает воронка — здесь были ямы, вырытые земснарядом.
Внезапно он ощутил жуткую слабость и, выбравшись на берег, растянулся на прохладном мокром песке возле самой кромки воды. Болела левая нога. Боль, пульсируя, отзывалась в затылке. Ваня сел. Пальцы на правой ноге были в крови; он сбил ноготь на большом пальце. Ноготь повис на тонкой болезненной ниточке, Ване казалось — на оголенном нерве. Одним рывком он порвал эту нить и на какое-то мгновение от боли почти лишился сознания. Наконец, открыл глаза. Совсем рядом по реке полз буксир, волоча на длинном тросе низкую темную баржу. На тускло освещенной палубе под большой полосатой трубой сидела в обнимку парочка. И женщина и мужчина были в тельняшках. По берегу скользнул луч прожектора, больно резанув Ване по глазам. Он закрыл их обеими руками.
— Эй, на берегу, ты живой? — раздался усиленный рупором голос.
— Ой-ой-ой, — тревожным эхом отозвалось в лесу.
Буксир выпустил из трубы струйку темного дыма, сопроводив ее сердитым урчанием.
Ваня вяло махнул рукой.
— Давай к нам! — раздался веселый женский голос.
— Иду! — неожиданно громко крикнул Ваня и, не раздумывая, прыгнул в воду. Его тут же подхватило течением и быстро понесло мимо низкого борта баржи. Сзади нее болталась лодка. Ваня ухватился за ее край, перекинул через борт ногу и блаженно плюхнулся на сухое гладкое дно. Потом чьи-то руки помогли ему взобраться на палубу баржи, грозно гремевшей при каждом шаге. Буксир замедлил ход, подходя к берегу. Раздался лязг цепи и громкий всплеск от падающего на дно якоря. Ваня очутился в компании крепко подвыпивших людей. Женщина в тельняшке — она была заметно беременна и не так уж и молода — перевязала ему рану полоской старой простыни.
— Красивый хлопчик, — сказал она. — На моего старшенького похожий. Пойди поспи в нашу конуру. Да ты не суй ему стакан, — говорила она мужчине, уже успевшему надеть фуражку с якорем. — Рано хлопчику пить. Идем, я провожу тебя, — сказала она, беря Ваню за руку.
В каюте было жарко и пахло мазутом. Ваня вытянулся на узкой жесткой койке и вдруг почувствовал себя счастливым.
— Меня Ольгой зовут, — сказала женщина. — А вот, в фуражке и с красным носом, мой муж. Мы всегда вместе плаваем, я даже среднюю дочку на воде родила. Дети мои всегда при мне были — я их даже из школы пораньше забирала, чтоб в плаванье взять, — рассказывала женщина. — А теперь вот старшенького в армию проводили. И ни одного письма от него нету. Боюсь я за него, крепко боюсь.
Ольга замолчала и оглянулась, хотя кроме них в крошечной каюте не было никого.
— Мне через два года служить, — сказал Ваня, почти засыпая. — И я не хочу никаких отсрочек. — Он с трудом боролся со сном, но ему хотелось сказать этой женщине то, что он совсем недавно, всего несколько минут назад, когда шагал по гремящему железом настилу баржи, понял сам. — Если бы я мог уйти служить сейчас, я бы избавился от инфантильности. Я хочу быть настоящим мужчиной. Чтобы ни одна женщина никогда не смогла подчинить меня себе. — Он провалился в теплую мягкую яму, но ему удалось выбраться оттуда и закончить свою мысль. — Женщина — настоящая отрава. Хуже мышьяка. Она хотела проникнуть в каждую мою клетку. Но вот ей! — Ваня сложил из своих вялых пальцев некое подобие дули и, взмахнув ею два раза, пробормотал, теперь уже окончательно засыпая: — Хочу в Афганистан. Кровь… Это можно смыть только собственной кровью.