— Это беспрецедентный случай в моей практике! — Следователь вскочил с дивана и закурил папиросу. — Существуют какие-то этические нормы. Многие обивают пороги, добиваясь выдачи тел своих умерших в заключении родственников, чтобы похоронить их в родной земле. А ведь это подчас закоренелые преступники и даже убийцы. Это девушка стала жертвой…
— Она не жертва, — перебила следователя мать Инги. — Вы ничего про нее не знаете. Она погубила столько человеческих душ.
— Меня ваша поповская мистика не интересует, — сказал следователь, слегка повысив голос, но все еще сохраняя самообладание. — Поступайте как знаете. Мне еще нужно допросить кое-кого из здешних. Увидимся завтра в девять.
Он вышел, оставив после себя запах дешевых папирос.
— Господи, услышь мои молитвы и огради нас от скудоумия и прочего непонимания. Да будет на все воля твоя, — произнесла женщина, придвигая к себе чашку с чаем. — Спасибо, хозяюшка. Вы уж не взропщите на Всевышнего за то, что он избрал вас и ваших близких в участники и свидетели своего справедливого суда. — Она внимательно посмотрела на Ваню. — Вижу, тебя она выбрала своей очередной жертвой. Господь да воздаст тебе сторицей за то, что ты сумел противостоять злу. А ведь ты еще совсем малое дите, отрок. Ну, да пути Господние неисповедимы.
Ваня заметил, что Дориан Грей бросил на него откровенно восхищенный взгляд, но лицо его при этом сохранило надменно брезгливое выражение. Ему сделалось не по себе.
— Я должна рассказать вам все без утайки, — говорила мать Инги, намазывая маслом ломоть хлеба. — Это мой святой долг перед теми, кто взвалил на свои плечи нелегкое бремя активного противостояния злу. Толстовское учение о непротивлении нанесло непоправимый вред православию. Впрочем, это долгий богословский разговор. Мы продолжим его потом, если, конечно, вы захотите.
Женщина полезла в сумку, которую повесила на спинку стула, и достала несколько фотографий в старом пожелтевшем пакете.
— Взгляни, — сказала она, передавая их Ване. — Они у меня близнецы, но ты видишь разницу?
Мальчик на фото был кудряв, белокур и пухлощек. Он улыбался в объектив, умудрившись сохранить при этом важное выражение. Волосы девочки лежали прямо, губы сжались в нитку, в глазах застыло выражение непокорности, точно ее заставили сниматься силой.
— Я всегда держала ее, когда приходилось делать снимки, — пояснила мать Инги. — Она ненавидела объектив. Я не сразу догадалась, в чем тут дело.
— А в чем? — вырвалось у Вани.
Дориан Грей бросил в его сторону почти разочарованный взгляд, но тем не менее соизволил объяснить:
— Бог провел черту, отделяющую добро от зла. Мы находимся по одну ее сторону. Она жила по другую.
Ваня рассматривал карточки, все меньше узнавая на них ту Ингу, которую встретил в летнем кафе возле «Литвы». Черные прямые волосы. Всегда плотно сжатые губы. Недобрые колючие глаза.
— Ты увидел ее совершенно другой, — словно читая его мысли, сказала женщина. — Она оборотень. Тебе известно, что это такое?
Ваня рассеянно кивнул.
Женщина между тем продолжала:
— По молодости лет я увлеклась одним человеком старше меня больше чем вдвое. Он был богат, очень богат, а я была тогда совсем девчонкой, и на меня еще не сошла Господняя благодать, хоть разумом я и почитала Господа нашего Иисуса Христа, но слова молитвы повторяла как попугай, ибо их сокровенный смысл еще был сокрыт от меня. Этот человек оказался не просто негодяем — он был из того мира за чертой, прочерченной нашим Господом. Он силой удерживал меня у себя в доме и пытался перетащить за эту самую черту. Увы, я поняла это не сразу, и за это Господь меня справедливо покарал, сделав матерью Инги, но он же послал мне и весть о прощении. — Она повернула голову и долгим любовным взглядом посмотрела на сына. В густой бирюзе ее глаз что-то дрогнуло, и она слегка помутнела. — Несчастная, принявшая на моих глазах нечеловеческие муки, умерла во имя того, чтоб спасти мою душу. Умирая, она вспоминала нашего Господа…
— Это неправда! — послышался негромкий, но решительный голос. В комнату шагнул Толя. — Марья Сергеевна, Машина мать, не верила в Бога. Она верила только в любовь. Она умерла с этой верой. Я был при ее последних минутах в том страшном доме.
Женщина медленно встала. Ее лицо осталось все таким же каменно невозмутимым, но покрылось розовыми пятнами.
— Ты? Кто это — ты?
— Тот самый самаритянин, которого когда-то давно подобрал на дороге твой отец Никита. Ты была привязана к большому кресту, а это чудовище сцеживало по капле кровь из бедной жертвы. Ею была твоя бабушка, — сказал Толя, обращаясь к Ване. И тут же снова повернулся к матери Инги. — Я хотел его убить, но ты заступилась. Ты сказала, что беременна и он отец твоего ребенка.