— Я сыграю «Сирень» Рахманинова, ладно, мистер Конуэй? — возбужденным голосом спросила Лиззи. — Это… это божественная музыка. А вы не могли бы превратить его в цветущий куст белой сирени?
Бернарду это не сразу удалось, зато когда от фонтана нежно запахло едва распустившейся поутру сиренью, Лиззи захлопала в ладоши, бросилась Конуэю на шею и расцеловала его в обе щеки.
Наблюдавшая издалека эту сцену Синтия больно прикусила губу. Нет, к этой хрупкой умненькой девочке она мужа не ревновала. За симпатией и нескрываемым интересом Бернарда Конуэя к Элизабет Грамито-Риччи скрывалась какая-то тайна…
— Мне хорошо, чудесно, легко, хорошо, хорошо… — твердила Маша. — Мне еще никогда не было так… Глупая, искала что-то, куда-то стремилась… Знаешь, Берни, мне хотелось достать с неба звезду и положить себе в карман. Но зачем, скажи, зачем держать звезды в кармане?..
— Незачем, родная, — отозвался Бернард и, приподняв голову, с интересом посмотрел на лежавшую рядом с ним женщину. Это была та самая Маджи, которую он так страстно хотел и любви которой так долго добивался. Гибкое стройное тело с бархатистой матово отливающей слоновой костью кожей, мягкие локоны, пахнущие прериями и медом диких пчел… Только почему-то последнее время ему так хочется схватить эту женщину за плечи, крепко встряхнуть и сказать: «Верни мне прежнюю Маджи!»
— Я люблю, когда ты ласкаешь меня, прижимаешься ко мне всем телом… Мне так нравится засыпать в твоих объятьях. Скажи, зачем раньше мы терзали тела друг друга, желая во что бы то ни стало достичь оргазма? Как ты думаешь, почему все стремятся достичь оргазма?
— Так нас устроила природа, — прошептал Бернард и нежно поцеловал Машу в мочку уха. — Но с тобой мне на самом деле и так хорошо. С тобой можно бесконечно долго заниматься любовью, хотеть тебя еще, снова заниматься. И не думать ни о каком оргазме.
— Берни, я теперь не кладу звезды в карманы — пускай они остаются на небе. Смотри: в камине потрескивают поленья, мы окружены водой, сушей, деревьями и цветами. Мы отгорожены от всего мира нашей с тобой любовью. Берни, я хочу, чтобы так было всегда. Почему так не может быть всегда? Давай никогда не выходить отсюда.
— Но у нас кончится еда и все остальное. И потом…
— Что потом? Почему мужчины всегда думают о том, что будет потом?..
Его поцелуй был нежным и долгим. Она обвила его шею руками, потом скользнула ими по всему телу, заставила его лечь сверху и стала ласкать и слегка пощипывать кончиками пальцев его ягодицы. Он почувствовал неодолимое желание овладеть ею целиком, насладиться, насытиться, испытать этот самый оргазм, но он боялся потерять ее снова и сдержал свой порыв.
— Хорошо, хорошо как… — пела-шептала Маша. — Нас обступает вечность, а ты… ты думаешь о том, что будет потом?
— Я не думаю об этом, Маджи, — сказал Бернард, потихоньку входя в нее нежными короткими толчками. — Потом будем ты и я, и снова я и ты…
— И нам никто не помешает? — вдруг громко спросила Маша, застыв всем телом.
— Нет, родная, не помешает.
Она вдруг выскользнула из-под него и, вскочив с кровати, подошла к мягко мерцавшей зеленовато-фиолетовым светом стене-аквариуму, прижалась к нему лицом. Со дна лениво всплыла рыба-черт и, достигнув уровня Машиного лица, повисла, едва заметно шевеля плавниками. У нее были круглые равнодушные глаза сытого хищника.
— Берни, я хочу одну-единственную звезду. Бирюзовую. Переливчатую. Неуловимую. Я не знаю, в какой части неба она появляется и в какой исчезает, потому что она у меня все время перед глазами. Я люблю эту звезду, Берни. Ее не положишь в карман. Да я бы и не хотела прятать ее к себе в карман.
Она повернулась и протянула к нему руки.
Он встал с кровати и, шагнув ей навстречу, замер. Ее губы беззвучно шевелились.
— Что ты сказала, родная? — спросил он. — Извини, но я не расслышал.
— Я хочу звезду по имени Ян. Берни, дорогой, помоги мне достать эту звезду.