— Пожалуйста. — Луиза протянула конверт из плотной оберточной бумаги. — Видишь, я поверила тебе на слово. Тещи почти всегда любят зятьев как родных детей. Или по крайней мере братьев. Да, кстати, я велела этой глупышке Син отказаться от услуг детективов, но боюсь, она меня не послушается. Советую тебе быть осторожным и не встречаться с Марией, хотя бы в период избирательной кампании. Поверь, мне не безразлична твоя политическая карьера.
Бернард стиснул зубы. Остаток пути до аэропорта оба молчали.
— Помнишь, мы были с тобой в ресторане, а потом ты повез меня на ваше ранчо? — спросила Луиза, слегка наклонившись в сторону Бернарда. Они сидели в зале для пассажиров первого класса, ожидая, когда клерк принесет билет и посадочный талон.
— Да, — кивнул он, нервно барабаня пальцами по столу.
— Тогда еще стоял тот барак, но там уже никто не жил. Ты показал его мне, рассказал о матери, которую, мне кажется, очень любил. А потом… потом мы, отъехав метро на десять, занимались любовью в роще. И я тогда думала по своей глупости, что ты женишься на мне. Я была невинна душой и телом, и мне казалось, будто ты тоже меня любишь.
— Ты была отличная девчонка, Лу. — Бернард слабо улыбнулся. — Помню, у меня кружилась голова, когда я с тобой целовался.
— Я построю большой деревянный дом с видом на эту рощу, — тихо сказала Луиза. — Знаешь, Берни, я сама не подозревала о том, как я сентиментальна. Да, ты был моим первым мужчиной, но мне, кажется, удалось не разочаровать тебя. — Она поднялась, увидев клерка. — Мне пора. Мужу я скажу, что с Син случилась обыкновенная истерика. Думаю, он тоже будет рад стать наконец дедом. Чао, Берни, ты всегда был сильным и независимым в своих поступках. Мужчина глупеет от любви и перестает видеть себя со стороны. Поверь, мне кажется, я уже вижу тебя в Капитолии.
Лестница была вырублена прямо в скале и вела в сад. Метрах в десяти внизу шумел океан. Это было частное владение, но ворота оказались нараспашку и вокруг ни души.
Здесь росли те же самые цветы, что и в «Солнечной долине». Их запах, мешаясь с прохладной свежестью воды, трогал до слез. Она забыла их русские названия и теперь, вспоминая их, улыбалась и недоверчиво качала головой. Они были такие многозначительные и в то же время забавные: львиный зев, зорька, кукушкины слезы, медовая кашка… Она тогда засыпала и просыпалась, окруженная запахами цветов и моря. Откуда здесь, в Калифорнии, русские цветы?..
Дорожка спускалась к павильону, где хранились шезлонги и складные зонты. Купальный сезон закончился. Осень… Но солнце еще такое жаркое, что вполне можно искупаться. Она давно не купалась в настоящей соленой воде, не качалась на волнах прибоя. Здесь, в Америке, предпочитают плавать в бассейне. От берега к берегу. И снова от берега к берегу…
Сью с Лиззи уехали в Нью-Йорк. Лиззи теперь учится в Джульярдской академии музыки. И у нее есть Сью — умная, добрая, заботливая и любящая Сью.
Маша стащила платье и бросила его прямо на дорожку. Она не взяла с собой купальник, но здесь ее вряд ли кто увидит.
Последнее время она не любит свое тело. Тогда, в «Солнечной долине», оно казалось ей чуть ли не священным сосудом, вместилищем и хранилищем ее удивительной любви. Оно было живое, оно хотело жить, оно наслаждалось жизнью.
Теперь ее тело стало мертвым.
Берни бросил ее, потому что ее тело стало мертвым. Правда, он написал в записке, что любит ее как прежде, даже еще сильней, но обстоятельства складываются так, что они вынуждены расстаться.
Что еще он написал в той записке?..
Ну да, что он несчастлив.
Когда они занимались любовью, он все твердил, что очень счастлив, а она… Она не испытывала ничего, кроме благодарности. За то, что с ним чувствовала себя не такой одинокой.
Теперь она одинока…
Устинья всегда была одинока…
Маша зашла по пояс в темно-бирюзовую воду. Ей было не холодно и не жарко — никак. Она обратила внимание на большую медузу, колыхавшую свое студенистое тело в прозрачных струях бирюзы. Та словно обрадовалась ее появлению и стала двигаться все быстрей и быстрей.
«Она зовет меня куда-то», — решила Маша и, нырнув, быстро поплыла под водой.
Дышать не хотелось, но почему-то закружилась голова. Мелькали лица людей из детства: молодые и веселые отца и матери, серьезное Устиньино в черном платке по самые брови, доброе и родное дяди Коли Соломина… Потом появился Толя, но выражения его лица она разобрать не смогла. «А где же Ян? Где Ян? — думала она, почти теряя сознание, но усилием воли удерживая себя на краю глубокой черной ямы. — Я еще не видела Яна…»