— Ты страдал? — уточнила я.
— Мне было гадко. Словно я обманул родную мать. Даже, наверное, еще похуже.
А-2 жадно затянулся сигаретой.
— И ты дал себе слово или даже торжественную клятву никогда не изменять Старухе.
— Что-то вроде этого.
— Но, будучи реалистом до мозга костей, ты знал, что сие неосуществимо, а потому в дальнейшем научился умело заметать следы.
Он сверкнул колючим взглядом.
— Я заснул. В два с чем-то меня разбудила Даша, — рассказывал А-2, не глядя в мою сторону. — К счастью, она не поехала в тот вечер домой, потому что было очень скользко.
— Почему к счастью? Разве Старуха еще не составила завещание? — поинтересовалась я, не то почувствовав на самом деле, не то слишком умело сымитировав изумление.
— Черт, а ведь мысль о завещании мелькнула у меня в ту ночь, но где-то в подсознании. Я… Я гнал ее. Как же мерзко устроен человек. Ведь она мне так дорога.
— Но не дороже собственного «я», правда? Ладно, валяй дальше.
Я пригубила стакан с «табуретовкой» и засмотрелась на себя в зеркало напротив.
— Даша сказала, что в комнате Е.В. горит свет, что она стучалась в дверь, но ей никто не ответил.
— А эта Даша разве не знает про то, что вы иногда совершаете некое подобие полового акта?
— Черт, при чем тут это? Е.В. в одиннадцать уже обычно спит, если, разумеется, нет спектакля или концерта. У нее строгий режим.
— От этой твоей Даши пахнет парным молоком, и она напоминает только что вынутую из печи булку. Угадала? — сказала я и приняла свою любимую позу прозорливости: пятки возле ягодиц, носки в первой балетной позиции, подбородок на коленках. А-2 было видно в зеркало мое лоно, полураскрытое, обтянутое легкой паутинкой нейлона, и я, чувствуя, что он снова меня хочет, погладила лоно ладошкой. — Попробовал с ней?
— Нет. Ненавижу деревенских. Сам вырос в деревне.
— А как же мама с книгой в кресле? — вспомнила я. — Что-то этот образ не очень вписывается в интерьер русской избы.
— Я придумал и про отца, и про мать. Я вырос в колонии. Они у меня оба алкоголики. Когда мне было двенадцать, я пырнул перочинным ножиком материного любовника. Я никому об этом не рассказывал, даже ей. Хотя она способна понять все-все. Она… так сострадательна и…
— Ты уходишь в сторону, — сказала я и, опершись локтями о Фантиков стол, развела в стороны коленки. — Ну и вы с этой Дашей…
— Мы взломали дверь. Она лежала поперек кровати совершенно нагая…
— Неразделанная свиная туша.
— …И сжимала в правой руке пузырек из-под нембутала, — продолжал А-2, то ли на самом деле не слыша меня, то ли не желая выходить из трагического образа.
— Нужно уметь красиво умереть, — заметила я. — «Положите меня среди лилий и роз, положите меня среди лилий…» Тебя, случаем, не стошнило?
— Вывернуло наизнанку, — все на той же трагедийной ноте изрек Саша. — «Скорая» приехала моментально, и это спасло ей жизнь. В Осло, разумеется, она не полетела. — А-2 смотрел на меня в зеркало так, как смотрит тигр из нашего зоопарка на кусок теплого мяса с кровью. Вдруг он одним прыжком очутился возле меня, я крепко — намертво — обхватила его ногами за пояс.
— Ты еще не закончил свой рассказ, — напомнила я, прижав к лону обе ладони. — Не отдамся, пока не услышу монолог из финальной сцены примирения.
— Я рыдал у ее постели и сказал, что если она умрет, я последую за ней.
— И ты не врал?
— В тот момент я был уверен, что если с ней что-то случится, выброшусь из окна. Жизнь без нее показалась серой, бессмысленной и… — Он вдруг схватил меня за запястья и с силой развел их в стороны. — Мне кажется, я смогу сойти из-за тебя с ума. В театре думают, что я стал импотентом.
Я собрала всю силу воли и, еще крепче стиснув вокруг его пояса ноги, спросила:
— А ты не опасаешься, что она найдет себе другую игрушку, на которую перепишет все свои богатства?
Он громко скрипнул зубами и, повалив меня на стол, сказал, дыша как паровоз:
— Матери сыновьям не изменяют. Обычно происходит наоборот. Но я всегда останусь ей верным душой.
Ночь близится к рассвету. Шум за стеной.
Я, кажется, под впечатлением Старухи.
Она мне напомнила Екатерину Великую. Царственна в своем пышном увядании. Студентки ее обожают. Глядят с вожделением на А-2, а он играет роль оскопленного Дон Жуана. Забавно… Он их обнимает и целует на виду у Старухи, она это даже, кажется, поощряет, но дураку и то понятно, что это сугубо театральные ласки. Впрочем, вокалистки народ специфический — сиськи, живот, жопа и деревенские манеры. Словом, не у каждого встанет.