Ричард и Поппи планировали остаться на Лейки-стрит до Нового года, а в результате задержались намного дольше. В кенсингтонской квартире нужно было делать ремонт, и им было удобнее в это время пожить у меня. Ричард начал работать: он рано уходил из дому и поздно возвращался. Они договорились, что все еще безработная Поппи будет следить за переездом и покрасит кухню и ванную в новой квартире.
Рождество пришло и ушло; в этот год оно было иным – тихим, но все же безмятежным. Поппи так и не собрала вещи и не нашла работу. «Не умею я работать руками, – протестовала она, когда я пыталась с ней поговорить. – И краска капает на очки, а в линзах красить нельзя».
Мы обе понимали, что это всего лишь отговорки. Светящееся от радости существо, ворвавшееся домой по возвращении из Таиланда, куда-то исчезло. Вместо него по дому бродила вялая, рассеянная Поппи, которая запихивала вещи в пластиковые мешки и проводила много времени в телефонных разговорах с Джилли. С Джилли, которая, как я не преминула заметить, нашла работу.
Я посоветовалась с Сэмом насчет состояния сестры. Сэм, у которого в последнее время был гораздо более расслабленный и счастливый голос, рассмеялся и сказал, что у Поппи всего лишь предсвадебный стресс. Просто она, как всегда, перепутала время.
Тем не менее, к середине января у Ричарда появилась привычка, уходя по утрам на работу, оглушительно хлопать входной дверью, и я решила, что пора приступить к активным действиям.
Я затащила Поппи на второй этаж, в комнату для гостей, и заставила ее начать упаковывать подарки. Тихо фыркая, она семенила по комнате, поднимала одежду и бросала ее на пол. Некогда безупречная комната выглядела так, будто смерч ворвался в дверь и вылетел через окно.
– Ты помнишь, когда вы переехали на Лейки-стрит? – спросила Поппи, оставив попытки собрать вещи.
– Помню. Раньше у нас была квартира, и мы с твоим папой так обрадовались, что у нас есть лестница, что бегали по ней вверх-вниз.
– Быть взрослой… так трудно. – Поппи сгорбилась на кровати. – Трудно, правда? Взрослые такие злобные и разрушают все вокруг.
– Ты всегда говорила, что тебе не терпится вырасти.
Поппи смяла низ кардигана.
– Я же не знала, что взрослым становишься так быстро, а потом приходится всю жизнь тащить эту взрослость на горбу.
Судя по ее словам, Поппи жалела, что не осталась в Таиланде. Я никогда не могла понять, куда клонит она; наиболее продуктивные результаты давал всесторонний анализ.
– Разве тебе не нравится ваша квартира?
– Я ее не выбирала. Но не в этом дело. – Дочь принялась так сильно тереть кожу на безымянном пальце, что я подошла и остановила ее. Она подняла голову и беспомощно посмотрела на меня. – Вчера мне приснилось, что я опять стала маленькой девочкой. В той дурацкой кроватке с откидными краями. Во сне мне хотелось, чтобы в моей комнате все оставалось по-прежнему, но кто-то все время там все менял.
Значит, Сэм не ошибся насчет стресса. Куда же подевалась девочка, у которой было столько планов? Я подошла к шкафу и завернула в бумагу винный бокал.
Поппи встала.
– Где та кроватка, мам?
– На чердаке.
Она просияла:
– Можно мне взять ее с собой? – Дочь оглядела нагромождение мельничек для соли и перца, скатертей, графинов и решетку для тостов в форме Купола миллениума. – Не хочешь оставить себе кое-что из подарков? Не думаю, что я смогу справиться с такой горой.
– В качестве акта милосердия оставлю себе Купол.
Поппи бросила мне Купол.
– Неприлично, когда тебе дарят столько хлама. Я не должна была этого допустить. Что мне с этим делать?
– То, что обычно.
– Вот именно. Мне придется все это использовать, а потом аккуратно складывать в шкафчик, чистить все это – брать на себя обязанности…
– Тебе повезло, Поппи, – осторожно перебила я.
– Я знаю, что мне повезло, так что не надо начинать разговоры о беженцах и тому подобное.
Я дернула прядку ее волос.
– Боязнь сцены, дорогая?
Поппи выхватила из кучи хрустальный графин современного дизайна и протянула мне. Выпуклость отражала два искаженных лица, неестественно круглых и гладких.
– Забирай.
– Нет, – мой голос прозвучал резче, чем я хотела. – Это подарок Мазарин из Парижа. – Я улыбнулась: – Видимо, это современная классика.
Поппи пригляделась.
– Так вот что это такое.
Последовало молчание.
– Если ты сомневалась насчет Ричарда, зачем вышла за него?
Поппи огрызнулась с раздражением и изумлением:
– Ты говоришь прямо как бабушка.
– Конечно – мать всегда не права.
– Как это печально, ма. – Поппи нервно перекатывала крышку графина между пальцев. – Ричард тут ни при чем. Меня выводит из себя вся эта ситуация.
Я взяла следующий бокал.
– В одном ты была права. Ричард полон сюрпризов.
Поппи тут же заговорила мечтательно:
– Да, он такой.
– И это главное, – сказала я. – Все остальное не важно.
Мы снова долго молчали, и на этот раз тишина была напряженная. Наконец Поппи взорвалась:
– Надеюсь, ты не слишком мягко обошлась с папой. Не слишком? Ричард говорит, что если он получит дом, это будет вполне разумно, но я не понимаю, почему.
– Меня никто не заставлял, – если ты об этом.
Я протянула Поппи оберточную бумагу.
– Заверни графин. Она процедила:
– А где же твоя гордость, мам?
Ага. Так вот в чем дело. Мне пришлось на цыпочках ступать по битому стеклу.
– В жизни все не так, как в учебнике.
– Бред. Ты просто оправдываешься.
Я оставила бокал и схватила Поппи за плечи.
– Это правда. Можно годами стоять в очереди, терпеливо пробираться к вершине, а потом кто-то обгонит тебя, попутно как следует пихнув ногой. У тебя был счастливый брак, а потом, в одну минуту – бац! – и нет его, и тебе кажется, что ты умрешь от унижения и боли. – Плечики Поппи казались беззащитными в моих тисках. – Но ты не умираешь, по крайней мере, в прямом смысле. Более того, ты можешь отомстить за себя – но тоже не в прямом смысле. Ты мстишь, когда веришь в то, что несмотря на все трудности можешь жить так же хорошо, а может и лучше. Во всяком случае по-другому.
Поппи высвободилась из моих рук.
– Неужели?
Здесь бы пригодилась теория семилетних циклов, только вот у Поппи не было настроения выслушивать лекции по эволюции.
– Я пришла к выводу, что гордость – слишком тяжелая ноша. И слишком разрушительное качество, – тихо и серьезно проговорила я. Она сжала губы. – Поппи, дорогая, ты обвиняешь меня в том, что случилось?
Услышав это, она набросилась на меня, взорвавшись ядовитой злобой:
– Ты не очень-то старалась удержать папу. Почему? Почему ты не можешь заставить его понять, каким идиотом он выглядит со стороны? Все равно если бы я сбежала с мужчиной его возраста. Только задумайся. Ведь папа сотворил такое, а ты спустила ему с рук?
Дочь кипела от ярости, и я вдруг увидела в ней себя – двадцатипятилетнюю: Роуз, которая стремилась к порядку и безопасности среди неразберихи и путаницы жизни. Принято считать, что молодые люди жаждут приключений. Сомневаюсь. Я никогда не была авантюристкой. Точнее, пыталась ею быть, но испугалась, когда все пошло не так. В каком-то смысле Поппи сейчас говорила мне о том же.
Поппи применила один из драматических жестов своего блестящего арсенала – упала на колени.
– Мама, умоляю тебя, попробуй еще раз: постарайся вернуть папу.
Я наклонилась и взяла ее лицо в ладони. Ее кожа была гладкой, как у младенца, которого я некогда так крепко прижимала к груди; лицо было мокрым. Я тоже не могла сдержать слез, но я смеялась над ее горячностью и негодованием, и это было несправедливо.