В Чернигове они с Устахом гостевали в прошлом году и составили о тамошней дружине не слишком высокое мнение. Сомнительно, что в приличного бойца Мисюрок вырос в Чернигове. Скорее уж – когда в отроках у Свенельда ходил.
Устах обрабатывал бок второго раненого.
– Подержи-ка его,– попросил он Духарева, но раненый, его звали Вур, даже обиделся.
– Ты давай режь, старшой! – закричал он сердито. – Что я тебе, девка? Вытерплю!
– Как знаешь.– Устах зажег масло, прокалил в огне нож и хитрое приспособление для вытягивания стрел, похожее на кривую ложку.
Разрез Вур перенес бестрепетно, но когда Устах полез ложкой в рану, дернулся в сторону. Духарев вмиг придавил его руки к земле…
– Я сам! – прохрипел раненый.– Не держи меня!
И точно, больше не дрогнул, только скрежетал зубами да поминал нехорошими словами печенегов, степь и своего лекаря-мучителя.
Устах на ругань не реагировал, аккуратно вытянул наконечник, оглядел – не отравлен ли? – отложил в сторону. Наклонившись над раной, из которой обильно струилась кровь, принюхался, обмакнул палец, лизнул…
– Вроде требуху не порвало,– пробормотал он и принялся пучками запихивать в рану покрытый плесенью мох. Мох выглядел отвратительно, но собран и «приготовлен» был по рецепту Серегиной жены и пользовался у варягов заслуженным доверием.
У второго раненого печенежская стрела продырявила плечо, перешибла кость и вышла с другой стороны, упершись в кольчужный рукав. Вытащить ее было просто. Устах отломил наконечник, смазал древко маслом да и выдернул. Сложнее оказалось «составить» кость. Бедного парня держали вчетвером, а он бился и кричал, позабыв, что он – варяг, которому непристало даже жаловаться на боль.
Управились. Закрепили руку в лубке.
– Другой раз я его не возьму,– сказал Устах, вытирая окровавленные руки.
Парень был из его десятка.
Духарев кивнул, соглашаясь. Жаль, конечно, бился бедолага неплохо.
Мимоходом подумал: «А сам я? Вытерпел бы или тоже орал и вырывался?»
Года два назад, точно, орал бы. А теперь? Теперь бы, наверное, терпел. Во-первых, положение, как говорится, обязывает. Во-вторых – еще и рёреховская выучка имеется. Старый варяг сам боли вообще не замечал и ученика своего великовозрастного тоже кое-каким упражнениям научил. Правда, упражнения – всего лишь упражнения. Проверить, как это все сработает, когда у тебя в кишках начнут пальцами рыться, случая пока не выпало. Надо признать, Серега по этому поводу не особо печалился.
Последним осмотрели найденыша. Оказалось, не такой уж он покалеченный. Так, «повреждения мягких тканей», как любил выражаться спортивный врач в Серегиной «той» жизни, обследуя, скажем, раздувшуюся после доброго пинка мошонку.
После обработки чужеземец даже ухитрился разлепить один глаз. Но – помалкивал. Его, впрочем, и не допрашивали. Успеется.
Обоих убитых завернули в попоны и погрузили на лошадей. Печенегами пусть зверье подкормится, а своих полагалось предать огню. Но – степь. Дым на сотню верст просматривается. Однако у Сереги появилась полезная мыслишка. Если речка окажется достаточно глубокая…
Глава шестая
Ночь у неведомой реки
До реки добрались уже на закате. Речушка оказалась не такая уж мелкая, чистая, с каменистым дном и купами лохматых верб вдоль низких берегов. Раненым в тени поставили шатер, прикрыли вход шелковым пологом, чтоб насекомые не досаждали. Для погибших связали квадратный плот, тела обложили ветками. Вместо медвежьей лапы, что клали по славянскому обычаю, дали покойным луки со стрелами да по длинному ножу. В ноги погибшим бросили двух связанных печенегов, взятых живыми и не добитых на месте именно для этой цели. По варяжскому обычаю, они должны были «сопровождать» уходящих за Кромку, чтобы видели духи: истинные воины в Ирий идут. Печенегам перевязали раны и дали воды: чтоб дотянули до рассвета.
Пока остальные готовили в смертный путь погибших братьев, Духарев и хузары, которым языческие церемонии отправлять было не положено по вере, занимались делами менее возвышенными – стряпали.
После ужина, по заведенному Сергеем обычаю, сели в кружок, провели «разбор полетов». Сошлись на том, что ошибок не было. А что потеряли троих против четырнадцати побитых печенегов, так это очень даже хороший результат. Особенно если вспомнить, к примеру, какой была их первая стычка с печенегами у хортицких порогов. Вот когда была мясорубка!
Из восьми варягов (один – в дозоре, один – на страже у павших, трое раненых – в шатре), сидевших сейчас на песочке у костерка, ту схватку помнили все, кроме хузар, которые пришли в ватажку позже. Все восемь там были, все выжили, и все потом долго еще удивлялись, что выжили.
Серега тоже помнил ту стычку очень хорошо. И слава Богу, что мог помнить, а не лег там, у хортицких порогов…
Месяца не прошло, как они пришли из Полоцка. Три больших десятка, сорок человек, считая сотника.
Пришли они по слову князя Роговолта, но вызвались все сами. Серега тоже был добровольцем. Заскучал он в Полоцке. Для выходца из мира ТВ и компьютеров жизнь провинциального гридня скучновата. Тем более что и политиком, и воином Роговолт был умелым, с соседями жил если и не в большой дружбе, то уж уважением пользовался. Так что никто на Полоцк хищного клюва не разевал. А при таком раскладе жизнь гридня довольно однообразна. Тренировки, охота, пиры. Для женатых – еще и хозяйство. Двор, дом, челядь и прочее. Хозяйством, впрочем, ведала Сладислава, чему Серега был откровенно рад.
К списку развлечений дружины относились также недальные походы: посещение соседей, полюдье. Сбор налогов и демонстрация силы одновременно. И суд, конечно. Князь, тиуны, старшие бояре занимались решением социальных проблем, а дружина осуществляла, так сказать, силовую поддержку.
Выглядело это следующим образом.
На рыночной площади какого-нибудь городка выбиралось местечко, где навозу поменьше. На нем устанавливался деревянный княжий трон, который возили с собой специально для этой цели. Пониже, на скамеечках, рассаживались ближние бояре, а дружина, в полном боевом, выстраивалась вокруг. И начинался княжий суд.
Звучало круто, но на деле… На деле это обычно выглядело куда более прозаично.
Допустим, голова вольной охотничьей ватажки Шкуродер взял у огнищанина Пупырки-Жадюги снасть и припас в размере… (долгое и подробное перечисление) под треть будущей добычи, которая составила… (подробное перечисление). И вот, по заявлению кредитора, вышеуказанный Шкуродер, нехороший человек, сволочь поганая, представил только четверть.
«Сам ты сволочь поганая, нехороший человек и жаба мелкая, болотная! – степенно отвечает Шкуродер.– Всё мы тебе, пасти ненасытной, пиявке, опарышу трупному, отдали! А тебе все мало! – (Князю.) – Хочет он, чтоб мы по миру пошли, чтоб дети наши…»
«Ах ты, блоха собачья, червяк навозный, помет сорочий! – с достоинством перебивает кредитор.– Как же это всё отдали, если…»
Засим следует еще длинное перечисление, что именно отдали ватажники с указанными расценками, дефектами поставленной продукции и уничижительными эпитетами в адрес поставщиков.
На что незамедлительно следует ответная речь Шкуродера, в которой подробно перечисляется отданное Пупырке, но оценивается отданное существенно выше, дефектов значительно меньше, а вот эпитетов, сопровождающих имя почтенного кредитора, существенно больше. Вспоминаются и недопоставки продуктов и снаряжения со стороны Пупырки, а также дефекты этого снаряжения, по мнению ватажного головы, вызвавшие уменьшение добычи и напрямую связанные с происхождением Пупырки от дохлой щучки, совокупившейся со свиным пометом, изрыгнутым в чистую реку вышеупомянутым Пупыркой.
Когда стороны созревают до того, чтобы от словесных действий перейти к рукоприкладству, следует грозная реплика князя, и тяжущиеся стороны моментально перестают осыпать друг друга бранью, а их сторонники, соответственно, перестают засучивать рукава. А если не перестают, то пара-тройка княжьих отроков, выполняющих функции судебных приставов, быстренько навешивает буянам тренделей, оттаскивает их за ноги куда-нибудь в тенек – и суд продолжается.