Однако, видимо, не вполне. Значительно позже Соломон Исакович услышал из-за неплотно закрытой двери комнаты возбужденный голос девочки:
— Слабо тебе! Слабо!
— Ничего не слабо! — сердито возражал мальчик.
— А докажи! Докажи, что не слабо!
— И докажу! Тоже сказала, слабо!
— Ну, докажи!
— Ну и докажу!
Соломон Исакович приготовился было к очередной усмирительной процедуре, но в комнате затихло.
После того как дети ушли домой, он зашел в комнату.
Игрушек дети принесли сюда мало; на полу валялись главным образом предметы, подобранные ими на улице по дороге из школы: мелкие строительные детали, мотки проволоки, пустые бутылки и консервные банки, различные дощечки, камни и шарики, мятый рулон чертежной бумаги, разбитое зеркало и небольшой матрас с вываливающимся конским волосом. В одном углу была насыпана горка песка, а в другом, на куске брезента, разложена была целая лаборатория: в темных аптечных пузырьках настаивался яд из спичечных головок; в старой водочной стопке дрожали шарики ртути из разбитого градусника, в консервных банках сохли самодельные цветные мелки, полученные путем смешивания найденной на стройке известки с водой и акварельными красками из рисовального набора. Обломки готовых мелков лежали пестрой кучей на подоконнике, и цветная труха была растоптана по всей комнате.
Стены были густо изрисованы разнообразными, по большей части уже знакомыми Соломону Исаковичу сюжетами. Он постоял, разглядывая покачнувшиеся дома с многочисленными рядами окон, морские и воздушные бои, головастых людей с деликатными проволочными ручками и ножками. У самого пола, полузагороженная одним из мячей, которые Соломон Исакович отдал детям, была новая деталь, надпись бледно-розовым мелком, едва заметная при электрическом свете: САЛАМОНЧИК ЖЫД. Соломон Исакович узнал нетвердый, но старательный почерк мальчика. Ему было и смешно, и противно. Он знал, что это не было сделано с сознательным намерением нанести ему грязное оскорбление, уязвить его личные или национальные качества. Скорее, это было испытание его снисходительности. Проверка, как далеко они могут зайти, не нарушив его привязанности к ним. Эту привязанность они инстинктивно чувствовали, но, так же инстинктивно зная, что она ничем не заслужена, нуждались в непрерывном ее подтверждении. Однако выбор средства для этой проверки был знаменателен и удручил Соломона Исаковича. Он поборол желание стереть надпись, проветрил комнату, в которой слегка пахло конюшней, и вышел.
Ответ из учреждения все не приходил, но Соломон Исакович начал понемногу готовиться к отъезду. В самый разгар зимы, когда спрос на летние вещи был сравнительно невелик, он начал регулярно объезжать известные ему универмаги, и в конце концов ему повезло: выбросили партию болгарских летних костюмов, и он успел вовремя стать в очередь. Костюм был недешевый, но Соломон Исакович понимал, что без него в жарком климате никак не обойтись. Тогда же ему удалось купить и несколько легких маек-сеток, под рубашку. Плащ он решил не покупать, так как его старая болонья все еще выглядела прилично, а зимнее пальто, хотя и не выдержало бы еще одного сезона, на новом месте вряд ли могло понадобится. Не исключено было, конечно, что на будущую зиму он окажется все еще здесь, а то и где похолоднее, но расход на пальто был слишком велик и в настоящий момент не входил в расчет. Соломон Исакович вынул и осмотрел свои прошлогодние сандалии и демисезонные башмаки. Обе пары нуждались в починке, и он отнес их в сапожную мастерскую. Нужна была летняя шляпа. Соломону Исаковичу хотелось соломенную, но соломенной он не нашел, пришлось купить нечто из искусственного волокна, жесткое и полупрозрачное. Следовало бы приобрести парочку чемоданов, но Соломон Исакович подсчитал свои сбережения и решил не роскошествовать. Вместо этого он сходил к продовольственному магазину и там, у задней двери, подобрал три плотных картонных коробки из-под румынских консервов.
Покончив со своим гардеробом, Соломон Исакович занялся кухонной утварью. Его вполне устраивали его старые, помятые и выщебленные кастрюли и сковородки, алюминиевые миски вместо тарелок и чашки с отбитыми ручками, но везти их на новое место не хотелось. Соломон Исакович много лет не заглядывал в посудохозяйственные магазины и теперь был обескуражен; обнаружив, что там нет почти ничего из нужных ему предметов. Чашки и тарелки были непривлекательные и продавались только в громоздких и дорогих сервизах. За эмалированными чайниками люди занимали многодневные очереди. Сковородки были огромные и только алюминиевые. Все новые знакомые твердили: «Дерево, туда надо везти дерево», — и Соломон Исакович с досады купил две деревянные кухонные доски, тяжелые и совершенно ему не нужные.