— Критики не любишь! — кричал Сундуков, спускаясь по лестнице.
— Взбесившийся графоман! — вторил Флягин.
— Идите-идите, — напутствовал я. — Уроды плюшевые!
Торопясь убрать до прихода жены посуду, я размышлял о провалившемся эксперименте. Даже представить было невозможно, насколько некомпетентными окажутся суждения этих сапожников! Напыщенные ничтожества, глупые замечания которых способны вызвать только интеллектуальную изжогу! Женщины у меня, видишь ли, одинаковые!
Ну, одинаковые. А что поделать, если автор именно такими и видит женщин? Да, женщин много, и в чем-то они различаются, но эта многовариантность напоминает крону дерева -тысячи листьев, непохожих в мелочах, —только вряд ли самый заядлый ботаник станет искать принципиальную разницу между листьями с одной смоковницы.
Вот насчет исчадий ада Флягин, пожалуй, был прав. Копни я поглубже, яви миру всю их подноготную —и все стало бы на свои места, и посмели бы они вякнуть! Прочли бы и умерли. От катарсиса. Всю ночь я ворочался в постели, перебирая в уме варианты сюжета —один другого заманчивее. Сундуков у меня, доведенный до отчаянья безденежьем, окончательно терял человеческий облик и приторговывал органами, которые вырезал у вверенных ему покойников. Флягин растлевал малолетних, а по ночам воровал картошку на огородах. Все было в моей власти. Я превращал их в парочку гомиков, промышляющих продажей ртути, которую они добывали на родном флягинском заводе. Загнанные в угол, чтобы не попасться с поличным, они с безумным смехом выливали эту ртуть на территории детского садика.
Они устраивали оргии на городской помойке и пили технические жидкости, заедая арбузными корками. Они спали в подвалах и оправлялись в городских скверах на глазах у юных мам, выгуливающих невинных младенцев. Под утро они уже сбывали разведке Моссад фотографию железнодорожного моста, которую сделали “Полароидом”, который принадлежал одинокой старушке-учительнице, которой они перерезали горло осколком пивной бутылки. Я заснул перед самым рассветом, измученный, но счастливый.
А днем позвонил некто, отказавшийся назвать имя, и напряженным голосом осведомился:
— Это вы, что ли, тут книжку написали?
— Ну, написал, — ответил я. — Именно тут.
— Так, это… Совесть должна быть… — не совсем твердо заявил звонивший. — Что, неправда?
— В каком смысле? — спросил я без интереса.
— А в таком! —задиристо выкрикнул собеседник и, шмыгнув носом, оскорбленно спросил. — Где это вы видели, чтобы начальника ветром сдуло?
—Это гротеск, полет фантазии, —пояснил я. —Начальство везде сует нос, и от этого бывают беды: его может дернуть током или, скажем, на него просыплется порошок неизвестного происхождения —из поврежденной тары… Такие случаи сплошь и рядом. Да и насчет ветра не все так уж ясно… В природе встречаются разные аномалии. Достаточно поглядеть, что выделывает ветер в горах Каппадокии!
—Вот вставят тебе клизму! —мечтательно сказал некто и захихикал. —Будет тебе аномалия! Капитальная будет аномалия!
—Это Василиск, что ли? —догадался я. —А что —по телефону? Зашел бы —по рюмочке бы, а?
Собеседник долго и мучительно безмолвствовал —видимо, ответ стоил ему немалых усилий.
— Я не пью! — гордо сказал он наконец и повесил трубку.
Он мог и не звонить. Я вдруг понял, что повесть интересует меня не больше, чем прошлогодний снег. Мне стало все равно. И речи не могло быть о зловещих метаморфозах сюжета. Я вообще устыдился, что вторгся в частную жизнь впечатлительного Сундукова, и без того нелегкую.
Едва я успел устыдиться, как он заявился сам, в компании Флягина и Гущина. Кстати, Гущина я знал только по его рассказам, и живьем тот произвел на меня неизгладимое впечатление. Он был огромен и живописен, как смирившийся вулкан. В глазах его странным образом мешались огонь, кротость и тихая мудрость.
Сундуков с порога опять выругал мою повесть и начал клясться, что Гущин, которому он давал рукопись, скажет сейчас то же самое. Гущин, однако, ничего не сказал. Он окинул взглядом комнату и, увидев недоклеенный вульгарный кораблик-ширпотреб из “Детского мира”, пылившийся на книжном шкафу, очень, кажется, расстроился.
Сундуков, между тем, разорался, что на моей стороне, конечно, моральное преимущество, что он пил мою водку, но что он не позволит вечно тыкать ему в нос этой водкой и немедленно угостит всю компанию, если Гущин даст ему денег взаймы.