Василиск понял, что пора брать быка за рога. Мордочка его оживилась, заметалась, глаза обратились в полный хаос, губы сложились в трепещущий угольник.
— Хе-хе-хе! —закудахтал он. — Это я понимаю! С устатку, как говорится… Это по-мужски! Хлесь-хлесь, и в дамки!
Он тарахтел без умолку. В предвкушении выпивки Василиск неизменно вспоминал славные студенческие деньки, и, по его словам, выходило, что был он забубенным бражником, заводилой студенческих проказ, почти вагантом. Почему из ваганта получилась такая скотина, он не объяснял.
Гущин выслушал несколько древних легенд, а потом вдруг спросил:
— А слабо тебе, Василиск, на секционном столе выпить?
— Да мы в анатомичке… — завелся Василиск, едва не задохнувшись от отчаянности воспоминаний.
— На бутылку! — без тени улыбки сказал Гущин.
Василиск захихикал и заговорщицки покосился на Сундукова, как бы намекая, что бутылка у него в кармане.
—Пошли! —скомандовал Гущин, доставая из стола два служебных стакана. Они покинули уютный кабинет и, прорвав заслон дождя, вбежали в морг. Здесь горело электричество, и санитарка —Таисия Обмывающая Трупы —сосредоточенно бродила меж пустых страшных столов. Увидев Гущина, она оживилась, засеменила навстречу и свистящим шепотом сообщила:
—Иваныч! Я что видала!.. Намедни, как ветер поднялси, и целое светопреставление началось, я, было, на крылец хотела взойти, а тут он и явился!
— Да кто? — оглядывая углы, спросил Гущин.
—Князь! Ликом светел и в одеждах горящих!.. А вихорь его как подхватит! Да как понесет! А за ним — бесы! По воздуху!
—Бесы? —удивился Гущин, покосившись на Василиска. —Брось врать! И не князь это вовсе… Хотя…
— Истинно князь! Ликом светел… И — полетел!
— Да где ты видела, ты ж не выходила…
— А через окошко!
—Ты бы окошко вымыла бы, —с сомнением сказал Гущин. —А то и не такое увидишь… Ну, а теперь выметайся! У нас дела.
Но Таисия не торопилась. Она потянула Гущина за рукав и вкрадчиво зашептала, наскоро выталкивая слова через нечастые зубы:
— Иваныч! Слушай! Намедни девочку привезли — белая как снег! А ногти, ногти-то -алым маком горят! Странница! — и заключила с видимым удовольствием. — К мору это! Гущин смерил ее взглядом и сказал добродушно:
— Таисия! Пошла вон!
Таисия перекрестилась, вздохнула, но прекословить не стала. Едва за ней закрылась дверь, Гущин поместил на край липкого оцинкованного стола стаканы, налил в них водку и повелительно махнул рукой. Василиск, мгновенно сделавшийся строгим, как дорожный инспектор, врезал стакан в один присест —лишь диковинным поршнем метнулся вверхвниз его жадный кадык. Сундуков выцедил свою порцию с отвращением, чувствуя себя каким-то идиотом-первокурсником. Гущин, сопя и хмурясь, отобрал у него стакан. Василиск из деликатности отвернулся и произнес с чувством: —Да-а, поработали сегодня! Досконально! От и до!
Гущин крякнул, занюхал рукавом, поднял брови и сказал:
—Ого, подкоптилась! Чистый сервелат!.. А насчет поработали… Вот ты мне, Василиск, объясни, как это у нас все судьбоносные перемены обязательно оборачиваются вульгарным бесплатным трудом, а?
Василиск насупился.
— Порядок должен быть. Что, неправда? — сказал он. — Это вам не при коммунистах — что хотели, то и делали. Дисциплина. Говно за нас кто убирать должен?..
— Ишь ты — не при коммунистах! — удивился Гущин. — А кто был бессменным секретарем партячейки? Я, что ли? Василиск сверкнул исподлобья загнанным взглядом, шмыгнул острым носом. В лице его появилось нечто трагическое —то ли семитское, то ли, напротив, антисемитское.
— Так что ж, что был, — сказал он просто. — Жизнь есть жизнь, — и неожиданно добавил: -Времена не выбирают, в них живут и умирают. Что, неправда? Наступила тягостная тишина. Чего-чего, а стихов от Василиска никто не ожидал. Снаружи рыдал ветер. Старый домик трещал и вздрагивал, словно огромный зверь терся о его ветхие стены —верно, это
был русский слон. Прозрачный аромат водки быстро растворялся в тяжелом воздухе морга. Гущин сказал:
—Ладно, мужики, пошел за добавкой! Долг платежом… —и, незаметно подмигнув Сундукову, направился к выходу. Рот Василиска растянулся в усмешке, ноги затанцевали, и, пожалуй, тут же прозвучало бы что-то студенческое, но Гущин окликнул:
— Сундуков, выдь на секунду!