Андрей проводит друзей к крайним палаткам городка, стоящим на границе с потемневшим лесом, и останавливается, разглядывая опущенные пологи. На одном, в углу, замечает метку в виде креста, намалеванную белым мелком, и улыбается, радуясь тому, что Краб сдержал слово.
Андрей стучит по туго натянутому тенту палатки, сотрясая ее всю, будто она сделана из желе.
– Мне нужен Митяй! - говорит он громко. - Я от Краба.
- Зайди один, - доносится хриплый голос из палатки и тонет в мокром, булькающем кашле.
- Пойдешь один? – спрашивает Стим.
Андрей кивает и рукой отодвигает брезентовую створку в сторону.
- Прикройся чем-нибудь, - напутствует его Кислинка, ладонью показывая, что нужно зажать рот и нос. – Нехороший у этого товарища кашель.
- Окей, - кивает Андрей и, пригнувшись, заходит в палатку.
Внутри царят полумрак и сырость. Единственный источник света – допотопная керосинка - тускло светит с крюка под потолком. Ее грязный, закоптелый свет вытачивает из темноты, будто из камня, четырехногую чугунную буржуйку, кучи вещей на придавленных к земле раскладушках, сборный столик с кухонной утварью. И высокий, некогда цветастый шезлонг, в котором, развалившись, сидит хозяин палатки – грузный, небритый мужчина с отекшим лицом и раздутой, похожей на гофру, шеей. Он держит в пухлых пальцах носовой платок, заляпанный темными кляксами, и молча смотрит на Андрея опухшими глазами.
- Я за оружием, - говорит Андрей, стараясь не приближаться к человеку.
- Ты Андрей?
- Да.
- Я Митяй, - мужчина даже не пытается подать руки – знает, что ее не пожмут. – Пять калашей, патроны и холодная мелочь. Так?
- Все верно.
- У меня рак, - вдруг говорит Митяй. – Рак не заразен, не бойся.
- Что с оружием? – торопит его Андрей. Ему хочется поскорее выбраться на свежий воздух.
- Убери с пола траву, там тайник… - Митяй срывается на кашель и долго не может остановиться. Прикрывается платком, и Андрей видит, насколько тот вымок от крови – она льется с него ручьем. – Расплачиваюсь за излишнюю доброту, - наконец договаривает Митяй.
Андрей сгребает сухую, колющую руки траву в сторону и приподнимает железный лист настила, под которым оказывается неглубокая, выложенная камнями яма. В ней, будто младенцы, аккуратно лежат автоматы, патронташные ленты и блескучие охотничьи ножи.
- За доброту? – переспрашивает Андрей, присаживаясь на корточки возле тайника.
Митяй смотрит на него и хрипло смеется.
- За слабость к деньгам. Помнишь, так пелось – я не слабый, просто добрый я?
- Нет, не помню, - Андрей достает из тайника оружие и складывает у выхода. – Почему же ты тут, а не в больнице?
- А ты как думаешь? Почему все мы здесь?
Андрей разводит руками.
- Из-за чуда, - усмехается Митяй.
- Ты думаешь исцелиться? Не глупи, тут радиационный фон, как в Чернобыле. Таких чудес не бывает…
- Ты не веришь, - говорит Митяй, - а мать больного ребенка в соседней палатке – верит. И слепой, у которого родился сын – а он его не может увидеть – тоже верит. Пойди, расскажи им, что чудес не бывает. А они скажут тебе, что то, что они дожили до этого дня уже чудо. Напугал вас старина Краб, ага? Про дальние палатки, поди, невесть какие байки ходят – одни фанатики да убийцы тут?
Андрей смотрит на грузного человека в засаленном шезлонге и понимает, что дальние палатки - это не сборище отъявленных психопатов, торгующих оружием, а всего-навсего кучка потерявших надежду людей, ищущих спасительного чуда.
Не город, отгородившийся от всех, а город, от которого все отгородились.
По крайней мере их вера искренна, - думает Андрей. – В этом их нельзя упрекнуть.
- А ты? – задает вопрос Митяй. – Если не за чудом, тогда зачем ты здесь?
- Мой отец остался в городе.
- И ты надеешься, что он еще жив?
- Я в этом уверен.
- То есть - ты веришь в это?
- Это другое, - отмахивается Андрей, забрасывая лямки автоматов на плечо.
- Возможно, все это – одно и то же, - говорит Митяй. – Слепая любовь к Создателям, которые нас ненавидят.
15
Земля под ладонями Андрея - сырая и теплая. Укрытая палым золотом, липнущим к рукам, она пахнет грибными дождями и прелой листвой. Вокруг, в тумане, будто призраки утопленников, темнеют облетевшие тополя и березы. Их изогнутые фигуры, словно бы идут со стороны Оби, откуда тянет вонью прокисшей рыбы и гнилью застоялых вод. А где-то слева, слышатся людские крики и лай собак. Ветер несет оттуда запахи пережженной гречневой каши и костра. Андрей надевает защитные перчатки, глубоко вдыхает и натягивает на лицо маску-противогаз. И мир звуков и запахов, тут же перестает существовать, превращаясь в кусок запотевшего стекла.