– Это невозможно.
– Оказывается, возможно, – вздохнула я.
– Я даже не о самом факте выживаемости, – пояснил Джеффри. – Таких детей и прежде вытягивали, но девять лет назад реанимация и выхаживание новорожденных младше двадцати четырёх недель была запрещена законодательно.
– Знаю.
– У младенцев постарше есть шанс на нормальную жизнь, небольшой, но есть. Из тех, кто младше, все выжившие, а таких было совсем немного, даже несмотря на суперсовременное оборудование, так вот, все такие дети, поголовно, оставались в итоге инвалидами.
– Я знаю.
– Они просто ещё не готовы нормально развиваться вне материнского организма. Какие бы условия им не предоставляли, они могли выжить, но никогда уже не были полноценными людьми.
– Да знаю я, знаю! – воскликнула я. – Теперь знаю.
– Джеффри, хватит! – голос Кристиана звучал жёстко. – Я знаю, как ты к этому относишься, но не выплёскивай это на Джинни.
– Извини, девочка, – Джеффри словно бы выдохся, его голос звучал печально. – Просто мне сложно понять, как, в погоне за рекордами, можно сознательно обрекать дитя на такую жизнь. И ведь не врачу, принявшему решение вытягивать, фактически, выкидыш, потом с этим малышом жить и мучиться.
– Джеффри, в том, что произошло, нет вины Джинни, не срывайся на ней, – раздался голос Рэнди.
– Нет, он прав, – я зажмурилась и выпалила то, что долгие годы не давало мне спокойно жить. – Это моя вина. Только моя. В том, что Арти стал таким, виновата именно я.
– Объясни, – в голосе Кристиана звучало лишь непонимание, никакого осуждения. Надолго ли?
– Я сказала им, что Глория на шестом месяце, – прошептала я, признаваясь в самом страшном своём преступлении. Кто же знал, что эти несколько слов будут иметь столь тяжёлые последствия.
– Когда и кому ты это сказала? – спросил Гейб.
– Парамедикам. Тогда, после аварии. Один из них сказал, что Глория мертва, но сердце ребёнка ещё бьётся, есть шанс его спасти. А другой ему возразил, что неясно, каков возраст плода, и можно ли его спасать. И тогда я испугалась и крикнула им, что Глория на шестом месяце. Они сразу засуетились, начали делать ей массаж сердца и вентиляцию лёгких и тут же увезли. Они мне поверили и стали делать всё, чтобы спасти Арти. Поэтому он такой. Потому что я солгала.
Не в силах видеть осуждение в глазах тех, кто отнёсся ко мне так по-доброму, я уткнулась лицом в грудь Кристиана, инстинктивно ища у него защиту. Но всё же рука, которая, начала гладить меня по голове, стала для меня неожиданностью. Значит, он на меня не сердится?
– Ты была ребёнком, – с жалостью в голосе произнесла Рэнди.
– Израненным ребёнком, – пальцы Кристиана скользнули по моему шраму. – Перепуганным, только что пережившим смерть близких. Не удивительно, что ты сделала всё, чтобы удержать хотя бы брата. И ты добилась этого, он жив. И пусть пока он болен, но он жив. А после лечения он станет здоровым, нормальным ребёнком. И он всегда будет благодарен тебе за жизнь, которую ты ему подарила.
Я никогда не смотрела на ситуацию с этой стороны. Я лишь чувствовала вину за то, что обрекла малыша Арти на жизнь в тишине и темноте. Но если бы я этого не сделала, его бы просто не было. Не существовало. Этого хрупкого тельца, так доверчиво прижимающегося ко мне, ручек, крепко обхватывающих мою шею, крошечных пальчиков, ощупывающих моё лицо и губы, чтобы понять, что я ему говорю, широкой улыбки, хриплого: «Шинни, лублу». Ничего этого не было бы. И теперь, когда у него появился шанс на нормальную жизнь, уж не знаю, каким чудом, но появился, вдвойне страшно представить, что я тогда не сказала бы тех слов. И Арти умер бы вместе со своими родителями.
И в этот момент камень, вот уже шесть лет давивший на меня, упал с моих плеч. Я себя простила. Одной своей фразой Кристиан совершил чудо – ушло чувство вины, оно сменилось радостью от того, что мой любимый братик жив. И совсем не важно, что у нас с ним, оказывается, разная ДНК, он был, есть и навсегда останется моим братом.
– Спасибо, – шепнула я в грудь Кристиана.
– Ты всё сделала правильно, – он, кажется, понял, за что я его поблагодарила. – Теперь всё будет хорошо.
– Скажи, Джинни, неужели в больнице не поняли, что ты... назвала неправильный возраст Арти? – судя по запинке, Джеффри хотел сказать что-то иное, возможно, слово «солгала», но решил смягчить свой вопрос.
– Заметили, конечно, но не сразу. Я так поняла, что первостепенной задачей у врачей было спасение ребёнка, ведь они мне поверили. Как я позже узнала, там все действия отработаны до автоматизма, кто и что делает. И лишь позже, когда Арти уже был в инкубаторе, подключённый ко всем этим приспособлениям для выживания, у кого-то появились сомнения, и Арти сделали тесты. Тогда-то всё и раскрылось.