Выбрать главу

«Уважаемый доктор Тьюксбери, я только что прочитала в газете все эти щедрые похвалы по Вашему адресу и решила, что мне надлежит написать Вам пару строк и сообщить, что с первых же Ваших слов в поезде, когда я попросила у Вас зажигалку (которую вы так любезно мне поднесли), поняла, что Вы действительно ВЫДАЮЩИЙСЯ ЧЕЛОВЕК, как и написано в газете! И настоящий прекрасно воспитанный ДЖЕНТЛЬМЕН-ЮЖАНИН к тому же. В интуиции Вашей покорной слуге не откажешь!

И теперь, подумать только, мы оба оказались в Нашвилле, штат Теннесси! Я так и чувствую, что мы с Вами могли бы прекрасно поладить. Интуиция подсказывала мне это с самого начала. Да что там говорить, после всех этих похвал в газете мне даже захотелось снова пойти учиться. Вы, случайно, не даете частных уроков? А если ученица будет очень стараться?

С самыми наилучшими пожеланиями и поздравлениями, остаюсь

искренне Ваша Клэрбелла Спейт

P.S. В дополнение должна сообщить Вам, что на том поезде я возвращалась с похорон отца, который умер от удара, — вот почему я была немного не в себе и, возможно, выпила лишнего, чтобы утешиться.

P.P.S. Я знаю, что это была просто шутка — то, что Вы сказали в конце нашего приятного разговора. Но теперь Вы знаете, что произошло и почему я была не в себе».

И внизу был приписан номер телефона.

Еще в конверте лежала цветная фотография. На ней была Клэрбелла в очень открытом черном бикини — она лежала на спине на трамплине для прыжков в воду, закинув руки за голову, чтобы лучше обрисовать бюст, вытянув как можно дальше правую, ближайшую к зрителю ногу (явно здоровую, и к тому же красивую) с оттянутым, как у балерины, носком и согнув левую в колене, так что пятка, скрытая, конечно, от глаз бедром правой ноги, была прижата к ягодице. Никаких признаков увечья видно не было, хотя, может быть, только благодаря такой позе.

Я еще раз перечитал письмо и стал снова смотреть на фотографию.

И вдруг меня охватила волна нежности к Клэрбелле Спейт с ее магическим браслетом, с ее хромой ногой, с всеми ее намеками. Она была, пусть и по-своему, вполне реальна. Ее переживания, ее прозрачные уловки, ее отвага и ее жаждущая плоть — все это было реально.

И, бросив холодный взгляд на стопку набросков, лежавшую на столе передо мной, я спросил себя: чего стоят все эти идиотски глубокомысленные, лживые и никому не нужные рассуждения в сравнении с живой и страдающей реальностью — Клэрбеллой Спейт?

Я опустил глаза и увидел, что мои пижамные брюки приподнялись спереди, свидетельствуя о внезапной эрекции. Я подумал, что этот отросток способной к набуханию ткани, слепо устремленный вперед и вверх, в вечность, в последний раз соприкасался с живой плотью — тут я остановился, чтобы прикинуть, — за десять месяцев до смерти Агнес, то есть теперь уже в общей сложности больше двух лет назад.

Я взял письмо Клэрбеллы, разорвал его пополам и бросил в эмалированное ведерко для мусора, расписанное красными розами по черному фону. Я взял фотографию и, еще раз вглядевшись в нее, разорвал и ее. Потом встал и принялся шагать по комнате.

Через некоторое время я улегся в постель. Лежа в темноте, я решил навести порядок в своей жизни. Систематически заниматься спортом. Никогда не выпивать в одиночку. Регулярно читать газеты и интересоваться общественной жизнью. Откладывать по сотне долларов в месяц на погашение своих чикагских долгов. Бриться каждый день, независимо от того, есть у меня в этот день лекция или нет. Никогда не обгрызать заусеницы. Каждые полгода отдавать одежду в чистку. Чаще писать матери. Заняться какой-нибудь действительно важной темой и написать еще одну книгу, чтобы оправдать слова из напечатанной в авторитетном журнале рецензии на мою теперь уже опубликованную диссертацию (они были приведены в той самой газетной статье) о «многообещающих научных перспективах этой великолепной работы».

Тут мне вспомнилось, как родилась «эта великолепная работа», и я подумал о могиле под ночным небом Южной Дакоты. После этого я постарался совсем ни о чем не думать.

Но еще одна мысль все же пришла мне в голову. Я вспомнил, как стоял в этот вечер перед зеркалом в ванной и смотрел на свой намечающийся живот. Я дал себе клятву согнать эту гадость во что бы то ни стало. А потом, когда я уже засыпал, меня, как я теперь вспоминаю, пронзило ощущение какой-то непонятной вины.

Теперь, задним числом, мне, конечно, ничего не стоит его объяснить.

Для Агнес Андерсен, лежавшей там, вдали, под ночным небом Южной Дакоты, не могло иметь ни малейшего значения, есть у меня живот или нет.

Глава VI

К середине октября я переехал в небольшой домик, стоявший на опушке леса во владениях Каррингтонов, примерно в полумиле от их дома и конюшни-мастерской. Через несколько дней после того первого вечера (за ним последовали еще несколько) Лоуфорд заглянул в мой университетский кабинет и сказал, что если я хочу выбраться из своей блошиной гостиницы, то у него есть пустующий домишко, который ему ни для чего не нужен, и я могу его занять, а платить буду столько, сколько сочту необходимым. Раньше там жил человек, который вел хозяйство у него на ферме, но теперь они просто сдают землю в аренду. Занятия в университете у меня были только три дня в неделю, поэтому я купил подержанный автомобиль и перебрался туда. Я сказал себе, что там смогу по-настоящему работать.

Началась размеренная университетская жизнь. Как и полагается по ритуалу, я получил приглашения на целую серию обедов, от торжественного приема для новых преподавателей у ректора до встреч с коллегами по кафедре, и мой парадный темно-синий костюм начал лосниться от сидения на жестких стульях, а мой черный шелковый галстук в мелкий зеленый горошек был теперь безнадежно измят в том месте, где завязывается узел. Кроме того, я много читал, всерьез пытаясь найти действительно важную тему для исследования, которое могло бы стать смыслом моей жизни.

А пока что смыслом моей жизни незаметно, но определенно стали вечера в конюшне Каррингтонов. У Каррингтонов действительно был, как сказала в то первое воскресенье Салли Кадворт, особый дар сближать людей, и на этих вечерах можно было видеть молодого химика, оживленно беседующего со старым банкиром (мистером Мак-Иннисом — тем седовласым человеком с обветренным лицом, отцом Марии), или историка, спорящего с миссис Джонс-Толбот о политической ситуации в Италии (где она, как выяснилось, некоторое время жила).

Но главным образом мне вспоминаются посиделки после того, как большинство гостей расходилось. Оставались самые закоренелые полуночники, которые рассаживались по двое или по трое, поодаль друг от друга — одна пара в тени джунглей, за длинным дощатым столом, с бутылкой вина, как в кафе, другая у камина, еще два-три человека в северном конце комнаты, где висели картины и стояли скульптуры; время от времени то там, то здесь возникали громкие споры или раздавались взрывы хохота. Или все оставались сидеть вокруг очага, и молодой доцент с кафедры английского языка читал стихи — Бодлера (он хорошо знал французский), или Харди, или кого-нибудь еще, а иногда — по меньшей мере раза два-три — заходил общий разговор о Гражданской войне. Однажды здесь долго спорили о том, что могло бы случиться, если бы Джефф Дэвис не так безраздельно доверял генералу Брэггу [14]— этому клоуну, страдающему мигренью, как выразился Лоуфорд, — в другой раз обсуждали выдвинутую какими-то теоретиками из Вест-Пойнта гипотезу о том, что Ли мог одержать победу под Геттисбергом [15], а у меня перед глазами все это время стоял мой отец, пьяный, словно свинья, нажравшаяся барды, — как он бесновался, размахивая саблей, якобы принадлежавшей его деду, и осыпал проклятьями синемундирников, пока не успокоился, кувырнувшись головой вперед в наш каменный очаг, и мать не перетащила бездыханное тело героя на кровать.

Но чаще вместо серьезных разговоров здесь рассказывали всякие истории, и в них Гражданская война нередко оборачивалась своей комической стороной. Например, в тот раз, когда Кад поведал о том, как неподалеку, в округе Галлатин, Союз Дочерей Конфедерации решил устроить чествование единственного оставшегося в живых местного героя, участвовавшего в атаке Пиккета [16]под Геттисбергом. Они организовали парадный обед, и героя попросили сказать несколько слов. Начал он неплохо — с того, как они отважно штурмовали Кладбищенский холм, а в воздухе так и летали, как он выразился — а Кад очень живописно его изобразил, — раскаленные лемеха, оглобли от повозок и целые железные печки с огнем внутри, и все шло хорошо, пока солдат, который был рядом с нашим героем, не попросил у него табачку пожевать. На этом месте рассказа героя слегка качнуло. Дальше он сказал, что не успел повернуться к этому парню, как одна такая летящая печка начисто снесла ему голову. Туловище еще шагало вперед, и слова насчет табачка еще висели в воздухе, а рта, из которого они только что вылетели, нигде не было видно. Тут наш герой решил, что ему, как он выразился, совсем ни к чему эти летающие печки. Бросив ружье, он помчался вниз с холма и к тому времени, когда добежал до ровного места, несся уже с такой скоростью, что, как он признался, не мог бы остановиться, даже если бы захотел, а он этого ни в какую не хотел, так что, пробегая мимо генерала Ли, он только дружески помахал ему на прощанье, а ноги у него все двигались сами собой, и, только пробежав половину штата Теннесси, он остановился, потому что очень запыхался, и тогда он тут женился и обосновался насовсем, и если он был не первым, кто ворвался на Кладбищенский холм, то был уж точно первым, кто с него побежал, и большое вам спасибо, дорогие дамы, прекрасный обед вы для меня устроили.

вернуться

14

Дэвис, Джефферсон (1808–1889) — президент Конфедеративных Штатов Америки, объединения 11 рабовладельческих штатов, которые отделились от Союза в 1861 г., что и положило начало Гражданской войне в США. Брэгг, Брэндон (1817–1876) — генерал, в конце войны — начальник штаба армии конфедератов.

вернуться

15

Геттисберг — город в Пенсильвании, где 1–3 июля 1863 г. армия конфедератов под командованием генерала Роберта Ли (1807–1870) потерпела решающее поражение от федеральных войск.

вернуться

16

Пиккет, Джордж Э. — генерал конфедератов, в сражении под Геттисбергом командовал отчаянным штурмом хорошо укрепленной позиции северян. Штурм закончился полной неудачей, что и решило судьбу сражения.