«Помоги нам, Господи, – думала она. – Настает утро, когда придет пора молиться и платить; услышит ли Бог эту короткую молитву, сложенную в голове, в которой царит полная путаница? Господи, я ничего не понимаю».
В половине третьего Сильвия встала и, не зажигая света, оделась. Барт не пошевелился, и тяжелый ритм его дыхания не прервался. Сильвия прокралась вниз по лестнице на первый этаж и спустилась во двор. Трава на газоне была серой от росы. Дул мягкий ночной ветер, в воздухе стоял легкий аромат цветов и приятный запах морской воды, легкие и понятные, как и золотистый свет полумесяца или отдаленные звуки разбивающихся о скалы волн. Она подбежала к кустам сирени; поцелуй Кена также легко было понять, как и внезапное ощущение радости. «Несмотря на мизерные шансы победить, это триумф, – вертелось у нее в голове. – Может быть, небольшая победа накануне великого поражения, но мне наплевать. Именно сейчас, по крайней мере какое-то время, я все понимаю и благодарна за это».
Кен резким движением прервал поцелуй и, продолжая держать ее обеими руками за талию, отвернул лицо в сторону. В его голосе послышалось страдание:
– Нам нужно поговорить.
– Нет, – сказала она.
– Нам нужно продумать, как быть дальше.
– Ладно, – она убрала руки с его шеи. – Ты хочешь развестись, или у нас просто будет роман?
– Не знаю, – ответил он; в слабом лунном свете его лицо казалось бледным. – А чего хотела бы ты?
– Разведусь, если мне отдадут детей.
– Я тоже.
– Хелен отдаст тебе Молли?
– Нет.
– Не хочу давить на тебя, – продолжала Сильвия. – Меня вполне устроит и роман.
– Мне нужно подумать.
– Не сейчас.
– Послушай! – выпалил он. – Мы уже достаточно взрослые, чтобы не делать глупостей. Если Барт сейчас проснется…
– Он не проснется. Он напивается, чтобы заснуть. А Хелен не проснется?
– Нет. Она принимает снотворное.
– Тогда у нас есть время до рассвета, – сказала она. – Два-три часа.
Он снова поцеловал ее.
– Боюсь, я староват для радостей любви на траве, покрытой росой, – сказал он. – Здесь должно быть место получше.
– Эллинг Халбертов.
Повернувшись, она пошла впереди по тропинке, ведущей через лес по краю залива на противоположную сторону бухты. Эллинг – большое строение из посеревших от ветра и дождя тонких досок – уже многие годы пустовал. Внутри стояли два стапеля для катеров, с трех сторон окруженные простенками. Тьма была кромешная. Когда они вошли, лицо Кена попало в паутину и послышалось хлопанье крыльев летучих мышей. Под настилом беспокойно шуршала морская вода.
– Подожди, – она высвободилась из его рук. Его глаза начинали привыкать к темноте, и в конце лестницы над собой он уже различал серый прямоугольник, на фоне которого чернел ее силуэт. Кен поднялся вслед за ней и очутился на чердаке с полом, покрытым широкими струганными досками, и такими крутыми скатами крыши, что встать в полный рост он мог только посредине. Сквозь запыленные окна струился бледный свет полумесяца и звезд. С гвоздей свешивались старые паруса от рыбацких лодок и спасательные жилеты. Сильвия быстро пошла в угол и вытащила оттуда мешок почти в половину ее роста. Бросив его на пол, она стала извлекать из него бесконечную ленту белой парусины, свободными складками ниспадавшую на пол и образовавшую целую гору, которая почему-то казалась легкой.
– Это со старой яхты «Галлз уингз», – начала было она. – Помнишь… Поцелуй Кена не дал договорить. Они опустились на парус, на удивление мягкий. Чисто пахло коноплей и смолой. Она встала на колени рядом с ним и одной рукой начала расстегивать блузку. В полумраке она не казалась молодой. Ее лицо, обращенное вниз, выглядело усталым. Глаза стали больше, а плечи – тоньше. Неправильно истолковав его взгляд, она сказала, запнувшись:
– Я уже не такая красивая. Извини. Он поймал ее руку и притянул к себе.
– Я слишком тебя люблю, чтобы тратить время на разговоры, – только и смог вымолвить он.
Часть вторая
КОГДА-НИБУДЬ ТЫ ПОЙМЕШЬ…
Глава 9
После этого они не раз еще просыпались в предрассветный час, чтобы выйти в сырое утро на тайное свидание. Как полушутя, полусерьезно заметил Кен, на такое способны лишь по-настоящему влюбленные. Они устали шептаться, строя всевозможные планы. Им хотелось говорить, смеяться, кричать, но они понимали, что даже в эллинге нужно разговаривать шепотом. В пять утра, словно воры, они потихоньку выбирались оттуда по одному, непрестанно озираясь и боясь попасться кому-нибудь на глаза.
– Все это бессмысленно! – однажды утром с горечью заявила Сильвия. – Даже если Барт отдаст мне детей без скандала в суде, легче не станет. Может, я ненормальная, но я буду переживать за него. Я столько о нем заботилась! Разве можно бросить его здесь, на острове, наедине с Хаспером? Он сопьется и умрет. Он не будет есть и…
– Что-то нужно решать, – проговорил Кен.
– Будь мы оба подлецами, – ты бы наплевал на Молли, а я бы спокойно ненавидела Барта!
– Это невозможно, ты же знаешь.
– Знаю! Но что же делать?
– Я как-нибудь устрою, чтобы вы с Бартом поехали на юг. Это на время решит ваши проблемы.
Над остальным подумаем позже, смотря по тому, как пойдут дела.
Сильвия закусила губу. На нее нахлынуло ощущение надвигающейся беды.
Третьего сентября Джоргенсоны покинули Пайн-Айленд. Джон Хантер помахал рукой Молли на прощанье, а Сильвия, глядя на его одинокую фигурку на холме, чуть не плакала от жалости и к нему, и к себе. Кен обещал попытаться еще до зимы вызволить их с острова, но она сомневалась, что ему удастся найти выход из тупика.
Теперь Кен постоянно испытывал желание кричать на Хелен, словно хотел выместить на ней вынужденный шепот с Сильвией на острове. Они спорили, нужно ли им побывать в Буффало перед отъездом на зиму во Флориду. После того как Кен нехотя согласился – на две недели, – они не могли договориться, где жить: в отеле или дома у родителей.
– Если мы остановимся в гостинице, они обидятся на всю оставшуюся жизнь, – сказала уязвленная Хелен. – Что с тобой, Кен? Успех ударил тебе в голову?
– Нет, – уныло ответил Кен. – Просто я не люблю спать на диване.
– Не хватает роскоши?
– Длины не хватает, черт подери! – крикнул Кен. – Ноги некуда девать.
С момента их возвращения с острова у Кена быстро нарастало чувство раздражения. «Наверное, я несправедлив и жесток, – утешал себя Кен, – просто сдали нервы». Но все, что его окружало, производило на него отталкивающее впечатление, и он недоумевал, как не замечал этого раньше.
Дело было прежде всего в самом доме и идеальном, как на картинке, газоне перед ним. Старый Брюс Картер, часами ползая на карачках, пропалывал его, поливал и удобрял, злобными окриками отгоняя детей и собак. Газон отнимал у него гораздо больше времени, чем книги или газеты. При виде его, коленопреклоненного, за прополкой, можно было подумать, что он боготворит свой газон. «Может, так оно и есть», – думал Кен.
Потом эта его машина, голубой «Понтиак» прошлогоднего выпуска, который старик каждый вечер протирал тряпочкой, а к концу недели обязательно полировал, причем с нежностью. В его отношении к машине и газону – что-то непристойное, считал Кен.
Вид тещи, Маргарет Картер, тоже злил Кена – уж очень та напоминала свою дочь – поистине Хелен в квадрате. Кен подумал, что черты характера тещи, столь явные для окружающих, очень многое говорят и о Хелен.
Так же, как старый Брюс подолгу тер машину, Маргарет чистила серебро и натирала жидким воском мебель и полы. Шум пылесоса в доме не прекращался. Стиральная машина и сушилка на кухне работали постоянно, и, если какое-нибудь полотенце или простыня не сверкали ослепительной белизной, Маргарет тут же запускала их обратно в машину; в результате белье быстро изнашивалось.
Кен полагал, что, благополучно объединив в своем сознании чистоту со стерильностью, она сравнивала способность к воспроизводству потомства с грязью, во всяком случае, поступала соответственно. Собак в дом не впускали, потому что они портят ковры, но кошек Маргарет любила. У нее было три кошки, и всех кастрировали. Даже очень породистая, персидская, не продолжила своей родословной, поскольку должна была служить для Маргарет забавой и только.