Джон ничего не ответил.
– В жизни всякое бывает, – вздохнув, сказал Бартон. – Даже с хорошими людьми. Когда-нибудь ты это узнаешь.
Джон промолчал.
– Ты слышишь меня?
– Да.
– Сильвия в общем хорошая женщина. Я потерял деньги, все из-за чертовых денег. Победитель забирает все, проигравший плачет.
– Наверное, – сказал Джон.
– Женщину просто так, без денег, не удержать. Нищета противна женской натуре. Она уходит к тому, кто предлагает наивысшую цену.
Ответа не последовало.
– На такую женщину всегда найдется претендент. А третий лишний.
– Лишний, – повторил Джон, не понимая смысла сказанного.
– Доморощенный философ в третьем поколении, – сказал Барт. – Это я. Тебе повезло. Ты можешь начать все с нуля.
– Да.
– Ступай вверх по лестнице, мальчик. Снизу вверх, а не сверху вниз. Вот так, сэр. Понимаешь?
– Да, – повторил Джон.
– Хорошо. Но не в этом дело. Весь вопрос в том…
Бартон сделал усилие и приподнялся на руках.
– Дело в том, – еще раз произнес он, – дело в том, что нам с тобой не надо волноваться. Никаких волнений. Все кончено.
Свесив ноги с постели, он попытался встать, но не смог и повалился снова.
– Дай мне руку, а, сынок? – попросил он.
Подав отцу руку, Джон другой ухватил его чуть повыше локтя. Рука отца оказалась поразительно тонкой и слабой. С трудом поднявшись, Барт оперся на плечо сына и, еле держась на ногах, сказал:
– Спасибо, сын. Только не думай, что я пьяница, ясно? Просто сегодня особый случай. Очень особый. Ты помоги мне спуститься, и я буду в порядке.
Перед самым рассветом Джон проснулся в сильном ознобе. В комнате было очень холодно. В доме стояла полная тишина, только за окном слышался шум ветра и волн, вой собаки Хаспера. Джон отправился к Барту. Тот лежал с раскрытым ртом, раскинув руки и не двигался. Одеяло сбилось в сторону. На простыне виднелись следы пролитого виски, бутылка валялась тут же. С ужасом подумав, что он умер, Джон замер; прислушался, ловя его дыхание, но доносились лишь звуки ветра и собачий вой.
– Папа! – крикнул он, бросаясь к отцу. – Папа, проснись!
Барт застонал, но остался недвижим. Обрадованный уже и этим слабым признаком жизни, Джон оставил попытки его разбудить. Он накрыл отца одеялом и стоял рядом с пустующей кроватью матери, дрожа от холода. Он сообразил, что, должно быть, погасла печка и, взяв со столика спички, стал ее разжигать. Но фитиль не загорался. Обнаружив пустой бак, он пошел в гараж и принес оттуда канистру с керосином. Барт лежал все в том же положении, но, судя по вздыманию грудной клетки, дышал. Джон почувствовал облегчение. Наладив печку, он поднялся к себе и лег спать.
Когда он проснулся, был полдень, сквозь окно лился тусклый свет, по подоконнику барабанил дождь со снегом. Прибежав к отцу в комнату, Джон увидел, что тот лежит, уткнувшись лицом в подушку так, что невозможно определить, жив он или мертв.
– Пап! – позвал Джон. – Пап, пора вставать! Барт не пошевелился. Джон взял его под мышки и перевернул на спину. Тот открыл глаза и промычал:
– Оставь…
Он потянулся за бутылкой и, обнаружив, что она пуста, вытащил из-под одеяла новую.
Джон отправился в кухню, поджарил себе хлеб с беконом и запил его стаканом молока. Тщательно все прибрав и вымыв посуду, он вернулся к себе в комнату и остаток дня провалялся в постели, читая про Тарзана. Каждый час он наведывался к отцу, но тот, по всей видимости, пребывал в бессознательном состоянии.
Часов в шесть Джон услышал стон. Он побежал вниз. Отца вырвало, и его веки как-то странно подергивались. В испуге он бросился звать Тодда Хаспера. Он бежал, кутаясь от пронизывающего холода в воротник пальто.
Снег покрылся ледяной коркой; она хрустела под его ногами, словно битое стекло. При виде дыма из трубы домика Хаспера Джон обрадовался: он очень боялся, что в этот кошмарный день даже Хаспер исчезнет или умрет. Он постучал в дверь, но ответа не последовало. Джон толкнул ее, в тот же миг на него бросилась собака, свалив с ног. Тут же появился Хаспер в нижнем шерстяном белье и оттащил собаку. Весь дрожа, Джон поднялся на ноги; воротник и пальто были изодраны в клочья.
– Папе плохо, – сказал он.
– Гм, – отозвался Хаспер. – Поранила тебя? Он посадил собаку на цепь и привязал к кольцу на дальней стене комнаты.
– Нет. Только скорее.
– Никуда он не денется, – сказал Хаспер, натягивая брюки. – Было бы куда.
Бежать он отказался, и они медленно тащились к гаражу по трескающемуся ледяному насту. В комнате Барта стоял тошнотворный запах. Хаспер наклонился над Бартом и повернул его на спину. Барт открыл пожелтевшие глаза и попытался улыбнуться.
– Мне плохо, – едва слышно проговорил он.
– Мы вызовем береговую охрану и отправим его в больницу, – не терпящим возражений тоном произнес Хаспер, обращаясь к Джону. – Ты можешь остаться со мной.
– Нет, – прошептал Барт. – Джонни… Джон наклонился к самому лицу отца.
– Поезжай к маме. Адрес и деньги у меня в кабинете.
– Я хочу тебе помочь.
– В больницу… Езжай к матери. Вернешься позже, когда я поправлюсь.
На старом «Форде» Джон с Хаспером поехали на южный конец острова. К выступу скалы, смотревшей на материк, они притащили две пятигалонных канистры с керосином, с трудом удерживая равновесие на скользкой ледяной поверхности. Смочив керосином пространство примерно в пятьдесят квадратных футов, Тодд отступил в сторону, не спеша зажег спичкой комок бумаги и бросил его в середину. Огонь вспыхнул и ярко горел минут пять, а когда погас, Хаспер разглядел на континенте лишь несколько тускло светящихся огоньков. Он молча вернулся к машине и принес еще керосина. Им пришлось повторить процедуру дважды, прежде чем в Харвеспорте блеснул сигнальный огонь.
– Нас увидели, – сказал Хаспер.
Через три часа прибыл катер береговой охраны; два веселых молодых матроса заботливо уложили Барта на носилки и погрузили в лодку. Джон проводил отца до дверей больницы. На прощанье Барт выдавил из себя улыбку:
– Не беспокойся, обо мне позаботится флот.
Из Харвеспорта Джон позвонил матери. Она только что приехала в мотель в Палм-Ривер. Нарочито спокойно, почти официально, он рассказал о случившемся.
– О, Джонни! – воскликнула она. – Я приеду за тобой.
– Я сам смогу приехать!
– Ты уверен?
– Конечно, – его высокий мальчишеский голос прозвучал на удивление твердо.
– Джонни, ты в порядке? – резко спросила мать. Его вдруг обуял страх, что он может расплакаться прямо в трубку; будто он на коленях готов ползти к бросившей его матери.
– У меня все хорошо. Я просто еду к тебе за деньгами, – ответил он.
Когда двенадцать часов спустя Джон сошел с трапа самолета в Палм-Ривер, Сильвия бросилась к нему и хотела обнять, но он стоял, застыв, словно изваяние, и не ответил на ее поцелуй.
– О, Джонни! – она погладила его по щеке. – Не будь таким!
На скуле Джона дернулся желвак и он сдержанно проговорил:
– Рад тебя видеть, мама. Жаль, что пришлось тебя побеспокоить.
Она устало повернулась и, крепко взяв его за руку, повела к машине, новенькому «Форду», купленному Кеном. В машине она попыталась положить его голову к себе на плечо, но он вырвался и сказал:
– Не надо!
– Ты не должен меня ненавидеть, – мягко упрекнула она. – Так не годится.
– Я хочу в интернат, – упрямо проговорил он, сжимая кулаки.
– Если хочешь, пожалуйста. Но здесь есть хорошая школа, лучше тебе для начала поучиться в ней.
– Ладно, пусть будет по-твоему, – он отвернулся к окну, и глаза его наполнились слезами. Закрыв лицо руками, он забился в угол сиденья, но, когда она попыталась его успокоить, он резко отвернулся и с отчаянием выпалил:
– Оставь меня в покое. Единственное, чего я прошу: оставьте все меня в покое!
В машину с любопытством заглянула какая-то полная женщина, проходившая мимо с ребенком. Сильвия запустила двигатель и медленно поехала в сторону мотеля. Мотель оказался маленьким строением казарменного вида, окрашенным в белый цвет. Расположился он прямо на пляже. Сильвия поставила машину у квартиры управляющего и вошла в дом. Забрав чемодан, Джон последовал за ней. Карла помогала негритянке-горничной складывать свежие простыни, которые та гладила. Завидев Джона, она побежала ему навстречу, протягивая свои пухлые ручки, но он и от нее отвернулся: эту девочку мать предпочла ему.