Никто из ребят не проронил ни слова.
– У бедного Билла, наверное, были дома неприятности, и он хотел поскорее туда попасть, – предположил мистер Колфилд.
Все по-прежнему хранили молчание.
– Трагическое событие, – сказал мистер Колфилд. – Умер прекрасный мальчик, и мы все должны чтить его память.
– Да, сэр, – произнес Дик Уоллер на своем южном тягучем диалекте. Нижняя губа у него дрожала.
– Я ценю мужество, которое вы все проявили, – продолжил мистер Колфилд уже менее торжественно. – Занятия, разумеется, состоятся, как обычно, однако все желающие могут сыграть в гимнастическом зале в футбол, а вечером покажут интересный фильм.
Директор помедлил, и в какой-то момент показалось, что он в замешательстве.
– Ребята, – сказал он, – подобные вещи иногда случаются в жизни, и в этом никого нельзя винить. Наверное, мы все должны верить в Бога. Расходитесь теперь и постарайтесь не слишком много думать о случившемся.
Он устало опустился на стул.
Ребята молча вышли из зала и присоединились к остальным, ожидавшим во дворе.
– Где это произошло? – спросил тощий мальчишка.
– Недалеко от Дрейтауна, – ответил кто-то. Вокруг собралась толпа ребят.
– Мистеру Нили туго пришлось, это точно, – сообщил толстый мальчик. – Он угодил в больницу. За ним приезжала скорая.
– Я думал, он умер, – вмешался высокий худой парень.
– Умер Билл. А я говорю о мистере Нили.
– Тед Уайтли слышал по радио, что машина разбилась вдребезги, – сказал серьезный мальчик лет тринадцати с пухлыми щеками и ясными, словно у херувима, голубыми глазами. – Он сгорел в ней.
Джон отвернулся, его мутило. Через грязный двор он вышел за территорию школы и удалился в лес, прислонился к холодному стволу дуба, и его стошнило. После Джон бесцельно бродил по лесу, делая широкие круги и иногда натыкаясь на отпечатки своих собственных ног, возвращаясь на старое место, оставляя на покрытой весенней слякотью земле след мучительного смятения.
Изможденный, он в конце концов вернулся в школу. У входа в кабинет директора стояла полицейская машина, а один из учителей уговаривал ребят уйти из этой части двора. Джон пошел в столовую, но к еде не притронулся.
Позже он вернулся в комнату. Кровать Билла с новым покрывалом была аккуратно заправлена и пугала своей пустотой. Тишина в комнате казалась звенящей. Джон подошел к ящику, где Билл хранил альбомы с фотографиями; тот оказался пустым. Интересно, что подумает мистер Колфилд об этих выцветших снимках и о фотографиях обнаженных женщин, о той девушке с темными косами, прислонившейся на развалинах к колонне, и ее роскошном симметричном теле. По всей вероятности, мистер Колфилд сожжет эти вещи. Исчезло все, даже одежда Билла, и в комнате стало одиноко, как в гробнице.
Через три дня мистер Колфилд сообщил Джону, что с ним хочет поговорить мать Билла.
– Ты, конечно, понимаешь, что мы в довольно-таки деликатном положении, – сказал мистер Колфилд. – Смерть Билла, как ты знаешь, – несчастный случай, но мальчика на это подтолкнули, без сомнения. В то же время говорить об этом мы не можем. Миссис Норрис и без того очень нервная особа, и нам лучше лишний раз не тревожить ее.
– Я постараюсь, – ответил Джон.
Миссис Норрис сидела в гостиной дома мистера Колфилда, который жил в красивом особняке с северной стороны школьной территории; в этом доме раз в месяц устраивали для учащихся официальный чай, чтобы дать им немного почувствовать себя в домашней атмосфере. Мать Билла оказалась худой женщиной, поразительно походившей на своего сына, словно это был он сам, переодетый для бала-маскарада, с длинными волосами и в черном платье. Она сидела, наклонившись вперед, на резном стуле с подлокотниками, под старину; крепко сплетенные пальцы ее рук лежали на коленях.
– Так ты и есть сосед Билла по комнате? – спросила она. – Он так хорошо отзывался о тебе в письмах.
– Я очень любил Билла, – признался Джон.
– Не хочу доставлять тебе новых неприятностей, – продолжала миссис Норрис. – Я знаю, мальчику такое трудно пережить. Может быть, тебе было почти так же трудно, как и мне.
Мистер Колфилд, сидевший в кресле, обитом золотой парчой, откашлялся. Джон стоял посреди комнаты. Он слишком нервничал, чтобы сесть.
– Все же, – добавила миссис Норрис, – надеюсь, ты мне кое-что расскажешь. Я не сомневаюсь, ты поймешь: мне необходимо это знать.
– Да, – произнес Джон.
– Ты знаешь, куда собирался Билл, уезжая отсюда, и почему он угнал автомобиль?
Джон глядел в пол.
– Думаю, он сделал это сгоряча, – сказал мистер Колфилд. – Он всегда был таким храбрым мальчиком. Кто-то, наверное, подговорил его взять машину, а водить он, конечно, не умел…
– Да, я тоже так думаю, – услышал Джон свои собственные слова. – Его кто-то подговорил.
– Странно, – вздохнула миссис Норрис. – Мне он всегда казался таким робким…
– Пожалуй, нам следует выпить шерри, – с печалью в голосе произнес мистер Колфилд.
Шерри в Колчестерской академии – то же, что ром на британском флоте. Джону никогда не нравился этот напиток, но в тот день он сидел и пил его, стараясь подумать о Билле что-нибудь хорошее и высказать это вслух.
– Его любили все в школе, – опять услышал он самого себя. – Он был одним из самых популярных ребят.
Четверть часа спустя мистер Колфилд проводил Джона до двери и, прощаясь с ним, одобрительно сжал ему локоть. Джон уходил со смутным ощущением, что совершил нечто недостойное, но какую правду мог он сказать матери Билла? Как он объяснил бы ей, что произошло, да и что, в самом деле, произошло, кто может знать?
Глава 17
Джон отказался поехать в летний лагерь и жил с отцом на Пайн-Айленде. В тот год на острове не было молодежи его возраста, и всю первую неделю летних каникул Джон в одиночестве бродил по острову, заглядывая в самые укромные уголки, исследуя высокие горы, глубокие ущелья и самые заброшенные участки побережья. По вечерам он сидел в полумраке гостиной и играл на старом пианино, разучивая новые мелодии. Правда, пианино было совсем расстроено, а вызвать настройщика с материка стоило дорого. В конце недели Джон сказал отцу, что глупо так тратить время и он хочет заняться делом.
– Каким? – спросил Барт.
– Сильно прогнили деревянные опоры причала, – заметил Джон, – и сад требует большого ухода. Я мог бы подстричь кустарник, если бы Тодд научил меня. С причалом работа потруднее.
Той зимой Хаспер сильно мучился артритом, и вены на его руках распухли, словно корни старого дерева. С молчаливым торжеством он показал Джону как обрезать кустарник, и Джон принялся за работу. Он поставил перед собой задачу привести в порядок весь сад, чего не смог бы сделать за одно лето даже взрослый, но мальчик работал как одержимый, часто вставая на рассвете и продолжая трудиться до темноты. Ему не было еще шестнадцати, но мышцы на его плечах и спине начинали приобретать форму, как у профессионального спортсмена.
В тот год Барт частенько выходил из колеи. Выписывать прислугу из Харвеспорта для ухода за гостиницей было трудно, правда, места забронировали лишь с десяток старушек, и Лилиан, исполнявшая обязанности повара, вполне справлялась со всем сама. Теплыми летними вечерами, пока Джон работал, Барт часто стоял рядом с ним и разговаривал. Со стороны картина выглядела странно. Джон, в грязных штанах цвета хаки, орудуя огромными ножницами для обрезания веток, во время этих «бесед» обычно молчал, в то время как Барт в белом парусиновом костюме следовал за ним от куста к кусту со стаканом в руке.
Чаще всего Барт рассказывал о войне и о той роли, какую ему довелось в ней сыграть. Он ощущал потребность заставить сына осознать эту роль, ему казалось очень важным, чтобы Джон все знал, и Барт говорил о войне не переставая, снова и снова повторяя одни и те же эпизоды не только из-за пьяной забывчивости, но и из-за снедавшего его чувства, что Джон не совсем его понимает. К концу лета вся отцовская военная эпопея настолько прочно засела у Джона в мозгу, что ему стало казаться, будто все это пережил он сам.