С самодовольным видом старик мне отвечает:
— Да, сынок, есть, слава богу!
Записав его ответ, я почувствовал радость и одновременно тревогу. Радость потому, что мне удалось выяснить один из симптомов болезни. Тревогу потому, что мне показался непонятным самодовольный тон старика. Я решил повторить свой вопрос:
— Так есть у тебя сахар или нет?
— Да, слава богу, не обижены.
— А давно ли?
Старик, видимо недоумевая, ответил:
— Как сказать… слава аллаху, творцу и хранителю, всю жизнь не были мы лишены сахара.
— Я спрашиваю тебя, папаша, давно ли ты страдаешь сахарной болезнью? Сколько месяцев, сколько лет?
Старик энергично потряс бородой и скороговоркой ответил:
— Я в жизни не страдал сахарной болезнью, боже меня упаси!
— Но ведь ты только что сказал, что болеешь ею всю жизнь?
— Я же говорю, что сахар у меня всегда имеется, слава господу, владыке миров!
Нервная дрожь пробежала по всему моему телу. В эту минуту я мысленно представил себе свою судьбу. Что было бы со мной, если бы я не усомнился в ответе старика, не переспросил его и записал его первый ответ! В каком нелепом положении оказался бы я перед экзаменаторами, если бы построил всю историю болезни и поставил диагноз на основании наличия сахара в моче больного, который на самом деле этим не страдал… Я был так взволнован, что не уложился во времени, не успел написать историю болезни и вынужден был предстать перед профессором-экзаменатором, подготовленный лишь наполовину, чувствуя, что вся судьба моя висит теперь на волоске.
Прочитав то, что я успел написать, профессор поднял голову и говорит:
— Видимо, вы забыли задать больному ряд необходимых вопросов, которые помогли бы вам выяснить историю болезни и поставить верный диагноз, молодой человек!
Мне ничего не оставалось, как пробормотать в отчаянии:
— Разрешите, господин профессор, я задам больному один вопрос в вашем присутствии, и вы сразу поймете, в каком я положении.
И, не дождавшись ответа, я спросил старика:
— У тебя сахар обнаружен, отец?
— Да, есть, слава богу!
Заметив удивление на лице моего экзаменатора, я задал следующий вопрос:
— А как давно?
— Как давно… как давно… Да богом не обижены — слава ему! — всю жизнь пьем сладкий чай…
— Я спрашиваю тебя, отец, как давно ты болен сахарной болезнью? Сколько времени? Сколько месяцев, сколько лет?
— В жизни не болел сахаром, упаси боже! А дома у меня, говорю, слава богу, сахар всегда водится.
Посмотрел я на профессора, а он вдруг разразился хохотом. «Ага, — думаю, — понял, в какое положение я попал…»
После экзамена профессор похлопал меня по плечу и, все еще улыбаясь, сказал:
— Благодари, сынок, бога: ты оказался счастливее меня. В свое время я провалился на дипломном экзамене по внутренним болезням именно из-за того, что такой же вот больной, как твой, не понял моего вопроса, а я, не усомнившись, записал его ответ.
И профессор рассказал мне, какие были у него в молодости злоключения, когда он кончал медицинский институт.
Я покинул экзаменационную комнату, окончательно успокоенный тем, что я оказался «счастливее профессора».
ШУКРИ МУХАММЕД АИЯД
Гонимый
Перевод А. Султанова
Наши глаза встретились…
Утомленный и голодный, я брел по набережной между мостом Абуль-Аля и англиканской церковью. Шел не спеша, передвигал ноги со скоростью, не превышающей ста метров в час. Я не забывал, что человек подобен машине: ему тоже нужно определенное топливо, чтобы действовать и двигаться. И еще я знал, что запас этого топлива в моем желудке окончательно иссякнет, если я буду двигаться более энергично.
Наши глаза встретились, и я сразу понял, что мы сейчас в одинаковом положении — оба голодные и бездомные. Его большие глаза были полны слез, но тем не менее было видно, что он еще не утратил гордости.
А я и не пытался притворяться гордым. Причиной всех моих бедствий было именно то, что я не умел притворяться. Но к чему эти объяснения? Могу только сказать, что я не знаю более высоких душевных свойств, чем умение сострадать, сочувствовать и любить. А ведь именно эти достоинства так легко гибнут в холодном зное гордости. Да, мне не понравилась заносчивая гордость его плачущих глаз, но я не мог не сочувствовать его горю.
Он был голоден и одинок, но не хотел в этом сознаться. А у меня не было даже куска хлеба, чтобы поделиться с ним. Я мог разделить с ним только горе, только чувство голода. Я подошел к нему не колеблясь. Его гордые глаза вдруг ожили, теперь, казалось, он плакал от радостного изумления. Сейчас ему нужно было только одно: сострадание, чтобы излить кому-то печаль свою, тревогу и горе. Я протянул руку и стал гладить его голову, и он в знак доверия и дружбы склонил передо мной шею, подставляя ее для моей ласки. Я обнял его, прижал к себе его голову и стал гладить его мягкие густые волосы. Мои пальцы почувствовали приятное тепло, и в сердце моем тоже стало теплее. Я вспомнил детство, радостные годы, когда я нянчил моих маленьких сестер, ласкал их пухленькие, нежные тела… Сейчас я на мгновение испытал тоже чувство. Я был счастлив, слезы чуть не брызнули из моих глаз…