Тут же раздались хлопок в ладоши, отрывистая фраза на французском и топот маленьких ножек, сбегавших вниз по лестнице.
– Прошу прощения, – продолжала миссис Уэллс, – это мои младшие. Любопытны и любят разглядывать гостей. У мадам Вейнс так много забот, что она попросту не справляется. Мы подумываем отправить двух постарше в Бельгию, чтобы их воспитали в монастыре.
– Разве вы католики?
– Боже упаси! Просто монахиням хорошо удаётся придать девочкам je ne sais quoi[7]. К тому же я опасаюсь, что в такой большой семье старшие дети могут ослабеть от постоянной усталости, а младшие – сделаться…
– Неуправляемыми? – с улыбкой предположил Джек.
– Слишком самонадеянными. О! Te voici, Georgette[8]. С мистером Джеком Зоунтом ты, конечно, уже знакома. Это его старший брат, Гарри. А вот наконец и моя Винифред.
Прямо как главная и второстепенная парочки в комедии, подумал Гарри, – двое тёмненьких, двое светленьких. Однако, к его удивлению, оказалось, что внимание Джека привлекла брюнетка, красота которой была несколько мужеподобна. Но она была полна уверенности в себе и обаяния, как и Джек.
– Простите, что так долго, – с улыбкой сказала Джорджина. – Я дважды заставила Винни сменить платье, а потом она увидела на моём пятно от травы, так что мне тоже пришлось переодеться. Думаю, вы оба уже напились маминого чая. Может быть, позволите пригласить вас на прогулку по саду?
– Прекрасная идея, – заметила миссис Уэллс. – Но если решите покататься на лодках, предоставь, пожалуйста, грести джентльменам, – она чуть дотронулась до руки Гарри. – Братья поддерживали интерес Джорджи к спорту, и, боюсь, она стала слишком неуступчива.
– Мама имеет в виду, что Джорджи любит командовать, – тихо сказала Винифред и опустила голову.
– А вы грести не любите? – спросил Гарри, шагнув чуть в сторону, чтобы она прошла вперёд мимо французских окон вслед за парочкой, поспешившей к выходу.
– Не особенно. Ну, я имею в виду, что пыталась, но лодка плавает по кругу, и все надо мной смеются.
Он вздрогнул.
– Просто ужасно, когда над вами смеются. Люди думают, что все обязаны быть хорошими спортсменами, но их смех недружелюбен, и к нему никак не привыкнешь. Во всяком случае, я не смог.
– Значит, вы тоже грести не любите? – спросила она.
– Ну, я вообще мало что люблю. Езжу верхом. Хожу пешком. Мне нравится ходить пешком.
– И мне.
Они решили побродить – очень медленно – по хорошенькому саду на берегу реки, а тем временем Джек и Джорджина, хохоча, отвязали одну из весельных лодок, пришвартованных по другую сторону площадки, и рванули на ней в сторону поросшего тростником острова неподалёку. Собственно говоря, подумал Гарри, все они должны были находиться на таком расстоянии, чтобы слышать разговоры друг друга; эта вольность, граничащая с грубостью, противоречила порядкам, принятым в светском обществе Мейфера[9]. По крайней мере, миссис Уэллс проследовала за ними на террасу, где, сидя в тени голубого навеса, свисавшего с задней стороны дома, делала вид, будто с помощью ножниц приводит в порядок растущие поблизости розы.
– Какое красивое место, – сказал он. – Вы всегда здесь жили?
– Всю свою жизнь, – ответила Винифред. – Думаю, отцу нравилось, что мы не торчим у него на виду. Мой брат Барри – Баррингтон – называет это место девичьим монастырём.
– А вам никогда не хотелось вырваться?
– Прошу прощения?
– Монахини, они ведь часто ощущают себя взаперти и хотят вырваться на свободу.
– Правда? А я им завидую. – Она поймала его вопросительный взгляд. – Ведь здесь не всегда так тихо. Просто сейчас мальчики работают, а девочки занимаются с мисс Вейнс в классной комнате. Но бывают дни, когда мне кажется, что было бы чудесно оказаться в уединении монашеской кельи.
– Бог ты мой, – сказал он с напускной серьёзностью, и она улыбнулась, но так печально, что вряд ли можно было назвать это улыбкой.
Дойдя до железной скамейки в золотистой тени плакучей ивы, они сочли её подходящим местом, чтобы отдохнуть, и уселись. Винифред смотрела, как Джорджи гребёт, и это, в свою очередь, позволяло Гарри смотреть на Винифред. Она была довольно хорошенькой, подумал он: светлые волосы, заколотые в небрежную причёску, на которую, несомненно, ушло не меньше часа, ярко-синие глаза, бледная кожа. Она была очень тихой, даже грустной, но в её словах проскальзывала лёгкая, печальная ирония – та разновидность юмора, которую он любил больше всего.