— Пора, — сказала Таня.
Она взяла меня под руку и повела, как я понял, к своему дому. По пути я не вдруг сказал ей:
— Слушай, Таня, завтра у нас в школе выпускной, разрешается приглашать знакомых. Можно я тебя приглашу? Будет весело, будут танцы.
Она легко согласилась, и я предложил зайти за ней за час да начала праздника.
Она решительно возразила:
— Нет, нет, зачем тебе сюда, далеко, я приеду на автобусе, а ты меня встретишь.
— Хорошо, — согласился я.
К ее дому, улочками, переулками, мы шли довольно долго. Я знал этот район, но не очень хорошо. Наконец подошли к дому, частному, шлаконаливному, выкрашенному белой краской, в окружении плодовых деревьев. Я еще раз обнял девушку, скользнул губами по щеке, нашел ее губы. Почему-то было интересно, закроет она глаза — нет? Глаза ее оставались открытыми. Мы простились до завтра.
Выпускной удался. Учителя говорили напутственные слова, уверяли, что нам открыты все пути-дороги, что нас, несомненно, ждет светлое будущее, что оно только в наших руках. Официальная часть закончилась вручением аттестатов. Вручили и тут же забрали:
— Застолье, вот выпьете лишку и потеряете, в сейфе они сохраннее будут, потом за ними зайдете.
Лишку, пожалуй, никто не выпил, но было и шумно, и весело. До начала праздника меня немного волновало ревностное любопытство: кого же пригласила Нелька? Но, увидев ее выбор, все волнения улеглись: мой выбор был существенно привлекательнее. Таня, в платье из тонкой белой материи, украшенной невиданными черными цветами, в туфлях на высоких каблуках была вряд ли не красивее всех. Хотя, может, это мне так только казалось. Нет, все-таки не казалось. Вокруг нас всегда был круг, одноклассники явно соревновались в остроумии, девчонки, не имевшие пар, снисходительно хмыкали, а одноклассник Юрка раз, другой, третий приглашал мою новую знакомую танцевать, просто отрывал ее от меня, кивая, мол, ты же не против? И как я мог возразить? Улыбался в ответ, мол, танцуй, мне не жалко. Ревновал, конечно.
Расходились, когда ночь сдавала свои позиции утру: было еще темно, но на востоке уже алела полоска зари. Ночью наш городок почти не освещался. Фонари были только у знаковых зданий: у дирекции фабрики, у отделения милиции. У школы горел фонарь, но когда мы вышли за пределы его возможностей, нас обступила кромешная тьма. Было на редкость тепло, даже душно, никакого намека на ветерок. Из палисадников частных домиков доносились пряные цветочные запахи. А еще было тихо, так тихо, как бывает только на исходе ночи, и собаки, которых в округе было множество, молчали, как видно, утомленные трудной ночной вахтой. И мы шли молча, в уме я подбирал подходящую для беседы тему, но никак не мог подобрать.
Так, не завязав разговора, мы вышли к месту, где надо было определяться, какой дорогой идти в северную, где жила Таня, часть города. Взяв девушку за руку, я повернул в направлении шоссе, большака, как называли его местные.
— Почему? — спросила Таня. — разве мы не пойдем самым коротким путем?
Я смутился. Меня удивило то, что она, девочка-«северянка», как я представлял, не бывавшая на наших «югах», знает об этой тропинке. И еще подумалось: известны ли ей местные предания об этом пути? Трудно сказать, боялся ли я чего, но идти темной сырой низиной мне не хотелось. Понятно, посвятить Таню в эти предания было равносильно признанию в собственной трусости, вело к падению в ее глазах. Это исключалось. А она, как я понял, и не допускала вариантов.
— Но твои каблуки, — начал было я…
— Идем, идем, — негромко, но твердо сказала Таня и потянула меня в направлении леса.
На тропе было еще темнее, чем на улицах. В паре метров можно было потерять друг друга, и, чтобы этого не случилось, я деликатно обнял девушку за талию. Идти, взявшись за руки, по этому узкому проспекту было неудобно. «Ну вот, — подумалось, — хотя бы что-то приятное извлекается из этой ситуации». Шли медленно, да и нельзя было иначе. Говорили о прошедшем вечере, я рассказывал о тех, с кем она сегодня познакомилась. Не сказать, что Таня было заинтересованной собеседницей, просто я считал необходимостью поддерживать беседу, что-то говорить. Постепенно сумерки рассеивались, там, где кусты и деревья отступали от тропинки, уже можно было рассмотреть очертания отдельно стоящих деревьев. Зачирикали какие-то пичужки, удивительное, притягательное зрелище представляла река, когда ее было видно в разрядке кустарника. Она курилась, ее поверхность была покрыта полуметровой туманной толщей, напоминающей вату, парообразное одеяло. Слои-завитки толщи были подвижны, но не поднимались вверх, граница с воздухом выше была четкой, совсем не рваной.