До того места, где тропинка выходила к шоссе, было уже недалеко, менее километра, когда я на выдохе решил, что мы без приключений миновали. Кажется, я не успел и мысленно проговорить эту победную реляцию, когда случилось это.
Мой слух уловил плач, где-то далеко кто-то плакал. Показалось, ребенок. Я остановился, обратился к своей спутнице.
— Слышишь?
— Что?
— Кто-то плачет.
— Нет, не слышу, — ответила она помедлив.
Мы остановились, плач стал громче.
— И сейчас не слышишь?
— Нет.
Постепенно стало понятно, с какой стороны доносились звуки — со стороны реки. Слева, в стороне леса, было темно, справа — светлее: на береговой полосе в этом месте, метров пять-десять, совсем не было кустарника, просматривалась и курящаяся надводная поверхность, и даже противоположный, метрах в двадцати-тридцати, берег. Плач, временами переходящий в скулящий вой, не был громким, но слышался вполне отчетливо.
— И сейчас не слышишь? — спросил я.
— Нет, — был ответ Тани.
Она стояла вполне спокойная, кажется, пожимая плечами на мои будто бы странные вопрошания.
И тут, примерно на середине реки, я увидел нечто, будто вросшее в покрывавшую поверхность реки туманную белизну или вырастающее из нее и воспроизводящее этот подвывающий плач. Приглядевшись, я заметил, что оно, это нечто, двигалось. Шевеления каких-то членов не было, но оно двигалось к нашему берегу, в нашу сторону, сомнений не было — к нам. Описать увиденное трудно или даже невозможно. Очевидно, это явление обладало плотностью, поскольку оставляло след, отбрасывало влево, вправо небольшие клочки тумана.
— Видишь? — спросил я девушку.
Она внимательно посмотрела на меня, но ничего не ответила. Издавая те же звуки, оно приближалось.
— Уходи, иди вперед, — сказал я Тане.
Она послушалась, я остался ждать, интуитивно понимая, что мне надо остаться. Было ли мне страшно? Нет. Я вполне владел собой, достаточно ясно осознавал происходящее. Мне было жутко. Шевелился ли волос на голове? Возможно. Жутко — это не более высокая степень «страшно». Страх можно преодолеть, он может мобилизовать, заставить искать выход из самого безвыходного положения. Ужас — другое, это реакция на явление метафизического порядка, сопротивление исключается полным осознанием его бесполезности: от тебя ничего не зависит.
Оно подошло ко мне на расстоянии вытянутой руки. Рост — метра полтора или меньше, туловище, голова, маленькие ручки и ножки без конечностей, оно было похоже на поделку из старой темной соломы. Родовая принадлежность — вне определения. Наш разговор длился недолго. Я по-прежнему слышал плач, но в нем стали различаться слова, вопросы. Вопросов было три, очень простые, даже никчемные, на все три вопроса я ответил искренним «не знаю». Оно, как мне показалось, было вполне удовлетворено моими ответами. После некоторой паузы оно посоветовало мне никогда никому не говорить, чего касались эти вопросы, а затем, не поворачиваясь ко мне спиной, уже не плача, стало удаляться в сторону реки. Постояв немного, очевидно, для приличия, я поспешил догонять Таню.
Она ушла недалеко.
— Ты видела? — спросил я девушку, поравнявшись с ней.
Она неопределенно пожала плечами.
— Так ты видела? Видела? — спросил я, уже повысив голос.
— Да! — почти прокричала она в ответ.
— Что это было? — спросил я, в общем-то, понимая, что вразумительного ответа ожидать не следует.
— Не знаю, — уже тихо ответила девушка, и я понял, что дальнейшее обсуждение произошедшего нежелательно.
Быстро, как бывает в июне, рассвело, и к Таниному дому мы подошли, когда солнце стояло уже выше крыш. Молча постояли у калитки, что-то мешало нам глядеть друг на друга. На прощание я слегка обнял ее, коснулся щекой ее щеки.
— До свиданья, спасибо, что пришла на мой праздник. — Добавил неуверенно: — Мы же еще встретимся?
— Конечно, — так же неуверенно ответила она, — спасибо, что пригласил.
Таня ступила за калитку, я пошел домой. Оставшись один, я почувствовал сильнейшую усталость, хотелось лечь на какую-то лавочку и провалиться в сон. Навалившейся усталостью я объяснил то, что немного поплутал в этих маленьких окраинных улочках, каждая из них было копией другой.
Вернувшись домой, я проспал целые сутки. Проснувшись, я выслушал нравоучительное слово мамы о вреде чрезмерного употребления алкоголя. Оказывается, во сне я много разговаривал, кричал, чего вообще-то за мной не замечалось. Оправдываться было бесполезно, промолчал, к тому же другие мысли одолевали толкотней в голове. Делиться с кем-то пережитым желания не было. Не сомневался, что в ответ получил бы предположение, что до чертиков «перебрал» на выпускном. Завел окольный разговор с бабушкой о таких делах и услышал неожиданное: