Космонавт попробовал вернуть контроль над приборами, но система не отозвалась. Затем он попытался активировать ручное управление. И снова ничего не получилось.
Солнце, Земля и звёзды мелькали за кварцевым стеклом то одного, то второго иллюминатора. Космонавт только успевал закрываться рукой, чтобы яркий свет не слепил глаза.
Приказав себе сохранять спокойствие, Василий глубоко вздохнул и снова стал реанимировать управление кораблём. Первый укол страха был слабым и почти не ощутимым. Но вслед за первым последовал второй, куда более сильный и чувствительный — за «Коммунаром» тянулся длинный белёсый шлейф…
Пробитый воздушный бак грозил скорой смертью. Усилием воли Дерюгин поставил на пути паники щит и приказал себе соответствовать высокому званию советского человека.
Помогло, но, к сожалению, ненадолго. Космический корабль уходил от бело-голубого шара, и сила самовнушения ослабевала.
Василий схватился за радио, чтобы попросить помощи, которую ждать было неоткуда. Правительство и Партия не будут посылать за неудачником второй корабль. Так что не стоило обманывать себя.
Осознание неутешительного факта обожгло сознание. На миг в глазах потемнело. Принять реальность оказалось не так-то просто. Но и этот удар командира не подкосил — из любого положения всегда можно найти выход. Главное — не опускать руки. Если уж нельзя попросить о помощи, можно затребовать инструкции.
— Земля, это «Коммунар»! Ответьте!.. — позвал Василий, но никто не откликнулся. — Земля, приём!
В ответ лишь треск статических помех. Волна паники захлестнула мозг, тело покрылось холодным и липким потом. Дерюгин до хруста в пальцах сжал радио и не своим голосом повторил вызов. Молчание.
— Земля, это «Коммунар»! Ответьте!.. Земля, вы слышите меня? Приём!
И так раз за разом, с небольшими промежутками времени.
А Макрокосм давил, заставляя чувствовать себя ничтожной тварью. Насмехался над слабостью двуного создания, посмевшего бросить вызов Вселенной. Мысли роились, словно потревоженные пчёлы.
Мысли о смерти были неприятны. И сознание Василия раздвоилось… Одна его часть приняла неизбежное, но другая — без конца вызывала Землю. Инстинкт самосохранения заставлял Василия лихорадочно искать выход из сложившегося положения и верить в то, что всё будет хорошо.
Такова уж человеческая натура — жить даже тогда, когда над твоей шеей занесён топор палача…
— Земля, это «Коммунар»! Ответьте!
Наземный центр молчал.
Василий не заметил, как одинокая слеза скользнула по его щеке. За ней вторая…
Капитан плакал. Ему было жалко вовсе не себя, а космический корабль, вложенный в него труд, потраченные на постройку «Коммунара» народные деньги. Было чертовски обидно, что так и не удалось стать первым, не получилось достучаться до звёзд. И что он оказался вовсе не героем, и никаким не первопроходцем, а обыкновенным человеком со своими страхами и переживаниями. Ему было досадно, что даже самая передовая идеология не смогла изжить из него первобытные инстинкты. Было из-за чего расстроиться…
Смерти офицер не боялся, но одно дело погибнуть в бою от пули, штыка или осколка, и совсем другое — от удушья, не в силах ничего предпринять ради собственного спасения. Такую смерть принять было крайне тяжело. Что может быть хуже бездействия?
— Земля, это «Коммунар»! Ответьте!
Лишь шум в эфире…
Бело-голубой шар становился всё меньше. Несмотря на то что офицер вырос в среде, где культивировалось презрение к смерти, крайне тяжело было смириться с дикой мыслью о том, что жить осталось всего каких-то несколько часов. Запас воздуха в баке системы жизнеобеспечения быстро таял.
Картинка холодного, привязанного к противоперегрузочному креслу трупа, была как живая. Командир звена тряхнул головой, дабы избавиться от неё. Не хватало раньше времени сойти с ума от страха. Впрочем, чем не выход?
Едва подумав о сумасшествии, космонавт сразу же устыдился этой глупости. Василий напомнил себе о том, что даже перед лицом смерти он не должен проявлять малодушие и показывать свою слабость. Ведь слабость — это предательство по отношению к погибшим товарищам, а безволие не красит первопроходца. К тому же, возможно, работает телевизионная система… Даже если оба «Селигера» вышли из строя, есть ещё совесть!..
— Земля, вы слышите меня? Приём!..
Не слышат…
Неожиданно накатила злость. Она несколько прояснила мозг, позволив капитану вспомнить о катапультировании. Вариант не из лучших, потому что Василий не знал, как поведёт себя система в вакууме. Но это был шанс, отказываться от которого он не собирался.
Василий глубоко вдохнул, закрыл глаза и, приготовившись к резкому толчку, рванул ручку.
Ничего…
Люк не вылетел. Кресло осталось на месте.
Огорчение оказалось настолько сильным, что на некоторое время даже заставило позабыть о смерти. Но вскоре мысли о небытии вернулись. Дерюгин никогда бы не подумал, что смерть будет казаться ему такой страшной. Капитан всегда считал, что умирать легко. Особенно ради высокой цели. Как оказалось, не так-то просто…
Ожидание смерти само по себе являлось невыносимой мукой, но ещё тягостнее было осознавать, что первый блин вышел комом, что попытка покорить Космос, о коем с замиранием сердца мечтали многие поколения, потерпела неудачу…
При мысли о том, как будут радоваться этому провалу миссии «Коммунара» американцы, у него кулаки сжимались сами по себе.
Но как же всё-таки не хочется умирать!..
Глядя на стремительно удаляющуюся колыбель человечества, на раскинувшуюся на одной шестой части суши страну победившего социализма, Василий вспомнил жену и дочь — двух самых любимых людей. На сердце сразу потеплело, и волнение схлынуло. Пропали дрожь и смятение. И даже смерть показалась не такой неприглядной. Любовь сделала то, что не удалось идеологии.
Командир неожиданно понял, что умирать действительно легко. Но не за химерные идеалы, а за конкретных людей, за свой дом и родную землю. И это открытие окончательно победило страх небытия. Пусть Василию Дерюгину и суждено умереть, но он всё равно будет первым. Самым первым…
Капитан сомкнул веки и расслабился.
Смерть необходимо встречать достойно.
Как и подобает мужчине…
Сергей Белаяр
Один шанс на миллион
За пять дней до Рождества погода в Сиэтле окончательно испортилась. Небо над городом затянуло тяжёлыми тучами, которые походили на грязные, свалявшиеся клоки ваты. Из туч периодически сыпал снег. Мягкие хлопья сменяла колючая ледяная крошка. Злой пронизывающий ветер постоянно менял направление, как будто не в силах определиться куда дуть. С фьордов веяло сыростью. Столбик термометра не поднимался выше отметки в девятнадцать градусов по Фаренгейту. Серый неприветливый день…
Под стать гадкой погоде было и настроение Карла. Такое же мрачное. Он стоял у окна и, прижавшись лбом к стеклу, рассматривал свинцовые воды Пьюджет-Саунда. Снег бил в стекло свирепо и с немалой силой. Но пробить тонкую прозрачную стену не мог, оставляя после себя водяные разводы, искажавшие перспективу. А ещё снег дарил холод, который помогал справляться с пожаром в голове. Стоило лишь коснуться кожей стекла, как пламя лихорадки сразу слабело, прекращало изводить измученный пневмонией мозг. К сожалению, холод приносил лишь временное облегчение. Справиться с миелодисплазией он не мог. Как и врачи Центра исследований в области онкологии имени Фреда Хатчисона.
Проклятая болезнь пожирала Карла изнутри. Словно голодный зверь вгрызалась в плоть, рвала жилы и ломала кости. Боль сводила с ума, заставляла скрежетать зубами от осознания собственного бессилия. Было чертовски трудно свыкнуться с мыслью, что ничего нельзя сделать для того, чтобы победить болезнь…
Он старался не отчаиваться, не сдаваться, с оптимизмом смотреть в будущее, но стремительно прогрессирующая болезнь без особого труда выдёргивала робкие ростки веры.