Но не сойдет ли с ума Иешуа от всего услышанного? Не сотворит ли сгоряча какое-нибудь супер-дупер-чудо, поломав, к чертовой бабушке, весь проект «Мессия» как никчемный и ничтожный? Он же утверждал, что ошибка, причина слома — здесь, то есть он сам и есть ошибка, и не стоило превращать его из плотника в пророка…
— Я жду, Кифа, — тихо напомнил о себе Иешуа.
— Я не знаю, с чего начать, — ответил Петр. — Я не знаю, что тебе рассказывать. Это будет долго, страшно и больно. Мир твоей Веры практически разрушен. Есть огромное число добропорядочных граждан своих стран, последователей официальных конфессий, о которых я упоминал, но эти конфессии уже не играют той активной роли, которая могла бы что-то изменить на Земле; руководство их, как и прежде, обеспокоено не помощью пастве и не поддержкой ее в вере, а внутрирелигиозными дрязгами и жаждой побольше заработать — даже не очень законно. Не очень законно как с точки зрения гражданских законов, так и божественных. Есть великое количество ни в Бога, ни в дьявола не верящих людей, которые имеют хорошие головы, славно трудятся, изобретают новое, производят изобретенное, исправно потребляют произведенное, влюбляются, женятся, лучше или хуже воспитывают детей и, в конце концов, — в мире и благости умирают. Есть военные, которые всегда и объяснимо ждут предлога, чтобы применить полученные ими знания и неисчислимое военное оборудование, произведенное, к слову, теми самыми верующими или неверующими, но добропорядочными гражданами. Военным тоже до Бога дела нет, они не любят первую заповедь Моше, они, повторяю, ждут предлога повоевать и очень часто находят его. И есть, наконец, те, кто имя Господа и твое имя используют для борьбы со всеми — с первыми, вторыми и третьими, и борьба эта — тайная, безжалостная и во многом успешная. Успешная даже не тем, что с каждым годом жертв становится все больше и больше. Страшно то, что многие не самые худшие из первых, вторых и третьих поддаются на зримую действенность акций этих четвертых, уходят к ним и становятся либо убийцами, либо самоубийцами. Этот уход пока, слава Богу, нельзя назвать массовым, но тенденция уже просматривается… Зачем я тебе обо всех них буду рассказывать, Иешуа? Тебе больно, когда ты говоришь о нашем с тобой, сегодняшнем мире, о его бедах и неполадках. А мне будет больно рассказывать о моем, завтрашнем — именно тебе рассказывать. Почему именно тебе? Да потому что мне слишком часто придется употреблять твое имя — и отнюдь не всуе, отнюдь…
— Получается, что виноват во всем — я…
— При чем здесь ты? Не бери на себя слишком много. Разве ручеек, из которого вырастает река, впадающая в море, виноват в безжалостных морских штормах, смывающих прибрежные поселки и топящих корабли?
— Ты напомнил мне слова из книги Когелет: «И возненавидел я весь труд мой, которым трудился под солнцем, потому что должен оставить его человеку, который будет после меня». Я верну тебе другие слова, оттуда же: «Лучше тебе не обещать, нежели обещать и не исполнить». Это ведь обо мне сказано, Кифа, ты понимаешь?.. Но я обещал… — голос его, как всегда, когда он особенно волновался, когда что-то раздирало его изнутри, искало выхода, поднялся до крика, — я обещал, и именно я должен исполнить обещанное, пусть даже от моего ручейка до твоего моря две тысячи долгих лет!.. Мне очень не нравится все, что ты так скупо и боязливо рассказываешь. Мне еще больше не понравилось то, о чем ты думал, пока искал удобную для себя форму ответа: я слышал все. У тебя плохой мир, Кифа, в нем страшно жить. Мне очень не нравится, что еще при нашей с тобой жизни, похоже, все нами вместе строимое начнет переделываться и разрушаться. Слишком быстро и слишком нагло нас вытеснят те, кто сегодня — против нас. Перевертыши. Которые верят только во власть и деньги, как ты говоришь, и ради осуществления и овеществления своей алчной веры готовы пойти хоть с Богом, хоть с Азазелем, потому на самом деле они не верят ни в того, ни в другого. Так, Кифа?
— Ты ухватил суть… — усмехнулся Петр.
Он прав: коли сумеет остаться жить, все сам увидит. И разброд в Иерусалимской общине увидит, и вытеснение старых, бывших рядом с ним апостолов — молодыми, не знавшими Христа. Они скажут «старикам» прямо и грубо: вы шли рядом с Помазанником? Подумаешь — подвиг!.. Мы сами знаем лучше, что он хотел. Гуляйте, отцы… И уйдут прежние. Вроде бы на святое дело уйдут мис-сионерствовать, но новые-то, молодые, останутся жировать. Иешуа сможет увидеть, как потекут в Иершалаим денежки из других земель — от вновь обращенных, и как эти денежки пойдут в рост… Действительно — быстро и нагло. Действительно — ручей почти сразу же родит реку.
— А если это суть, — продолжал Иешуа, — я ее должен исправить. Я начал — я и продолжу. Мне Господь дает право на отмщение — мне и мстить всем, кто предал меня.
— Слишком многим придется мстить, Иешуа.
— Я знаю.
— И как же ты собираешься это делать: отсюда — и на две тысячи лет вперед?
— Дай мне время — я найду решение.
— Времени у тебя…
— Знаю, знаю, — перебил нетерпеливо, — кот наплакал. Что меня ждет после Воскресения? Что ж, сам напросился…
— Сорок дней земной жизни. Всего сорок.
— А потом?
— Вознесение на небо. К Господу, отцу твоему небесному.
— «Ты взошел на высоту, пленил плен, принял дары для чело-веков, так чтоб и из противящихся могли обитать у Господа Бога». Книга Тегилим, так?
— Ты сказал, — повторил Петр любимую в полемике фразу ученика. — Еще можно вспомнить вознесение пророка Элиягу…
— «Ничего нет нового под солнцем»?
— Зачем что-то сочинять? — дипломатично поинтересовался Петр. — Новое это хорошо забытое старое. Или незабытое. Тогда это новое имеет умное название «преемственность»… Тора — великая книга!
— А потом? В какой части Торы уже прописан мой дальнейший путь?
— Вот ведь беда, Иешуа: ни в какой! Мы вместе должны решить, что ты станешь делать потом. И в каком качестве.
— Нет, Кифа, вместе не получится. Я решу это сам.
— Но если исполнятся слова из книги Тегилим, — а они должны исполниться, ты это понимаешь! — ты уже не сможешь жить рядом с нами как Иешуа из Нацерета!..
— Рядом с вами?.. Не знаю… Наверно… Я решу… — Все это произносилось так, будто он был уже где-то далеко, отнюдь не рядом, будто отвечал по инерции, не вдумываясь в смысл ответов, а между тем попадал в точку. Главное — «Я решу»… И вдруг — как вернулся издалека, глаза загорелись. — Сорок дней, говоришь? Гигантский срок! Ты забыл мои прежние слова, Кифа: я смогу все! Тогда покрепче — слышишь: покрепче! — запомни новые: я исполню все!..
Однажды выведенная формула, почти математическая; незнание плюс желание равняется вере. И еще: когда-то Петр думал, что именно чужая вера, вера множеств, как топливом, питает матрицу, заложенную в мозг Иешуа. Потом оказалось, что матрица и без мощных проявлений веры развивается стремительно и непредсказуемо, а Иешуа перестал фанатично требовать от каждого клятв в вере и верности. Но, может, Петр был не так уж и не прав? Может, вера действительно род топлива, если она сложена из неведения и страстного, неостановимого желания мочь все?
Гадания, шаманство… Артефакт или, по-простому, черный ящик, нельзя объяснить по определению, иначе он перестанет быть артефактом. Что у него на входе — это известно. Петр, изъясняясь метафорично, от входа не отлучается, дежурит денно и нощно. А что на выходе? Темень… Как по-прежнему любят приговаривать мастера преферанса: знал бы прикуп — жил бы в Сочи. Мертвая поговорка! Жить в Сочи — врагу не пожелаешь, экология там — страшно представить, только-только начали чистить Черное море, весь проект рассчитан лет эдак на тридцать. А за карты Петр никогда не садится: некорректно, он же видит, что в прикупе.
А здесь, повторим, темень.
Что не могущий все в силах противопоставить всемогущему?
У них только одно общее — срок. Сорок дней. Все тот же кот все так же скупо наплакал. А Иешуа, похоже, считает, что ему сорока дней — достаточно. Может, он научился управлять матрицей? Обычным способом: не зная — как он это делает, но отлично зная, что хочет… Тогда естественно и просто рождается страшная, крамольная, но так и рвущаяся в голову мысль: а не прав ли циничный, но рационально здравый Дэнис, который уже похоронил для себя главный объект тяжкого и надоевшего Службе проекта «Мессия»?.. Дело за малым — похоронить в действительности.