— Моисей и Аарон пришли к фараону страны Айгиптос, — скучно говорил один из раввинов, повторял тысячи раз повторяемое, не вкладывая в слова не то что страстности, — даже грамма эмоций, — и сделали так, как повелел им Господь. Аарон бросил жезл свой перед фараоном и перед рабами его, и жезл сразу превратился в змею! — Раввин опять заученно сделал положенную в этом месте паузу, чтобы усилить впечатление от рассказа. Но то ли слушатели не желали впечатляться, то ли все как один попались исторически подкованные, поэтому ожидаемого священником гула восхищения Божьей силой не последовало.
Помолчав малость для приличия, раввин продолжил. Он рассказывал историю про десять египетских казней, ее Иешуа узнал сразу — не прошло зря отцовское «ударное» обучение. Но сейчас мальчик впервые осмысливал сказанное, вникал, чувствовал интерес, даже ощутимую потребность в этой истории. Он неотрывно смотрел на священника, ловил каждое его слово. Странно, но давно знакомый рассказ звучал почему-то по-другому — как новый.
— …и, увидев такое дело, призвал фараон своих мудрецов и чародеев: пусть теперь они попробуют сделать то же самое своими чарами. Каждый из них бросил на землю свой жезл, и жезлы их тоже превратились в змей, но… — указательный перст горе, — жезл Ааронов поглотил их жезлы. Фараон сильно разозлился, его сердце ожесточилось, и он не послушал Моисея и Аарона, о чем Господь их заранее предупредил.
— Как это — поглотил?
Обычай позволял задавать вопросы раввину, даже вступать в дискуссию, излагать свое мнение, но услышанный тонкий мальчишеский голос заставил священника поморщиться: ох уж эти дети! Нет — просто слушать, так с глупыми вопросами лезут. Как это — поглотил? Взял — и поглотил. Дураку ясно…
Но тем не менее оглянулся, глазами поискал перебившего.
— Чего ты не понял, мальчик?
— Я не понял, как это жезл Ааронов поглотил их жезлы? Священник вздохнул и сказал:
— У Аарона был жезл, осененный чудом Господним, и чудо это оказалось сильнее того, что творили волхвы фараона. Ясно тебе?
— Ясно. А откуда у волхвов такие жезлы? — не унимался Иешуа.
— Боги земли Мицраима дали их волхвам.
— Какие боги? — Иешуа удивленно смотрел на священника. Слишком, подумал Петр, удивленно.
— Ну… какие у них там были боги? — Раввин повернулся к сидящему рядом коллеге, ища поддержки, — Ну, вот, например, бог солнца Ра… Кто еще?.. Другие, много их…
— Но ведь Бог — один?
По толпе слушающих прошел ропот: экий наглый мальчишка — спорит с самими раввинами!
— Да, мальчик, Бог — один. Это единственно верная истина. И имя его мы произносить не вправе, ты знаешь, так он завещал Моше… — В беседу вступил второй священнослужитель. — А всякий, кто исповедует многобожие заблуждающийся язычник.
— Тогда кто же помог фараоновым волхвам творить чудеса с жезлами? Может, сам Господь наш?
Раввины удивленно переглянулись. Этот наглый малец с разбитой коленкой говорил совсем не по-детски.
— Мальчик, — священник наклонился к Иешуа, — подумай сам, как Господь мог помогать чародеям фараона творить все эти чудеса? Он же обещал свою помощь Моше и всему народу Израильскому, а не фараону. Ты ведь помнишь?
— Помню. Но зачем тогда Бог говорил, что он ожесточит сердце фараоново? Неужели он не мог смягчить его, и тогда не пришлось бы Аигиптосу страдать от всех этих мучений?
Раввин нервно погладил бороду.
— Слушай, мальчик… Как твое имя?
— Иешуа, сын Йосефа из Нацерета.
— Ох, Нацрат, Нацрат… Слушай, Иешуа. Фараон должен был сам отпустить еврейский народ, своим собственным решением. Господь всемогущ, но справедлив. Он не стал фараона подталкивать к этому.
— Но он же… — Иешуа поднялся с земли и теперь Стоял глаза в глаза с сидящим раввином. — Он же сам сказал: «Я ожесточу сердце фараоново, и явлю множество знамений Моих и чудес Моих… Фараон не послушает вас…» Получается, Господь мешал сам себе. Так?
— Нет. Он хотел показать свое могущество египтянам, чтобы эти язычники уверовали: вот он: бог — Един и Велик. Так-то! — Священник для вескости стукнул оземь своим посохом, как будто тоже хотел показать какое-нибудь чудо.
Чуда не произошло. Иешуа не унялся:
— Но он же мучил не только египтян, но и всех евреев! Жабы, кровавая река, мошки… Зачем ему было заставлять страдать избранный им же народ?
Иешуа говорил так складно, что раввин, похоже, забыл: перед ним — всего лишь подросток. Ему-то было невдомек, что все слова, произносимые мальчиком, сначала говорил высокий, богато одетый мужчина, стоявший неподалеку. Говорил не вслух, мысленно…
— А я тебе объясню! — кипятился священник. — Сначала Бог давал понять, что все кары, спускаемые Им на землю Айгиптоса, предназначаются для всех без исключения людей, и лишь когда понял, что фараон не поддается, Он стал оберегать евреев от своих казней.
Люди, сначала сторонне наблюдавшие за спором мальчика и священника, теперк слушали внимательно, заинтересованно. Кто-то из толпы подал голос:
— А как волхвы фараона смогли повторить Господни чудеса?
— Да, — подхватил Иешуа, — как им удалось это? Ведь Бог один, и египтянам, как вы говорите, не помогал. Неужто они обладали силой, равной силе Господа?
Раввин улыбнулся:
— Если они и смогли сотворить нескольких змей, подобно тому, как это сделал Господь, то уж сотворить Мир и людей на Земле им никак не удалось бы. Не равняйте силу Господа с жалкими умениями египетских жрецов.
Хороший ответ, подумал Петр. В умении полемизировать священнику не откажешь. Эка он ловко ушел от опасной для него дискуссии весьма древним, выходит, демагогическим приемом. А ну, кто усомнился в силе и славе правителя, военачальника, партии, Бога, наконец? В кандалы его, в застенки, в лагеря!.. Проходили. Не было народа, который через все это не проходил бы… Надо заканчивать. Становится опасно. В первую очередь для Иешуа и его родителей: опасно в буквальном смысле слова. Ересь никогда не прощалась… Другое дело, что сам Иешуа даже не вспомнит, о чем таком опасном он беседовал в Храме…
Священник снисходительно смотрел на умолкнувшего мальчика и на окружающих слушателей. В тишине спросил — не без легкой угрозы:
— Ну что, еще вопросы будут?
Вопросов, в принципе, могло быть много, но задавать их не стоило. Тем более что в Эзрат Исраэль вбежал мужчина. Иосиф. Остановился, дыша тяжко. Мать не могла пройти, осталась в Эзрат Нашим.
— Откуда ты, мальчик? — спросил раввин. — Где твои родители?
Я был прав, подумал Петр, пора сворачивать комедию. Финальные реплики и — на поклон.
«Скажи им, что ты дома. У Отца своего».
«Дома? Но я ведь…»
Иешуа, милый, не время спорить!..
«Говори!» — Петр послал Иешуа мощный импульс.
Взгляд мальчика стал стеклянным. Громко, чеканя слова, он произнес:
— Я дома здесь. У Отца своего.
«Молодец! Повтори еще раз. Они должны это запомнить».
Иешуа повторил, несколько произвольно:
— Мне должно быть здесь. В доме, который принадлежит Отцу моему. А вы здесь — только слуги… Раввины опешили.
— Какой отец? Здесь — Храм. Да как ты смеешь, наглец, мальчишка!..
И тут Иосиф, молчавший доселе, подал голос. Испуганный, надо сказать.
— Иешуа, сынок!..
— Вот и отец объявился. Хозяин Храма, — тихо, будто сам себе, сказал кто-то.
Шутку оценили. Дружный хохот громом зазвучал среди каменных колонн.
Иешуа равнодушно посмотрел на Иосифа, отвернулся, продолжая сидеть ровно, с прямой спиной — каменно сидеть.
Буквально: каменным болванчиком, подумал Петр. Чрезмерная зажатость… Хочется надеяться, что это пройдет: контакт должен быть легким и естественным для окружающих…
Иосиф, не обращая внимания на смешки и дурацкие шутки, упал на колени, обнял мальчика.
— Наконец-то ты нашелся! Мы уж думали, потеряли тебя совсем… Ну, куда ж ты пропал? — причитал он, торопливо гладя волосы Иешуа.
Все это было совсем не похоже на жесткого, жестокого иной раз, отца.