Но и впрямь было поздно: Иешуа привели.
Петр услыхал, как он вошел и ясно, без какого-либо малейшего страха, произнес:
— Мир тебе, коэн-гадол Кайафа. Мир и тебе, коэн-саган Йонатан. Мир и вам, коэны Анан и Йосеф.
— Откуда ты знаешь наши имена? — это, судя по голосу, спросил кто-то из помощников Кайафы, и изумления в голосе было — через край.
— Я как-то говорил в Храме вашему священнику: я знаю все, что знает Господь о моей земле и моих подданных. Почему бы мне не знать ваши имена?
— Что это значит: «твои подданные»? — это уже Кайафа, тут уже никакого изумления — одно высокомерие. Так по роли, но так, понимал Петр, и по жизни. Кто ему этот галилеянин? Он уже практически мертв. Вот если только не Пилат… — Ты считаешь себя Царем Иудейским?
— Это ты сказал, — традиционно ответил Иешуа. Петр чувствовал улыбку в голосе ученика. И сразу же — звук пощечины. И голос другого помощника первосвященника:
— Знай, с кем говоришь!
— Что плохого я сказал? — спокойно, никак на пощечину не реагируя. — Если что-то плохое, то объясни, я извинюсь. А если нет, то за что ты ударил меня?
— Уймись, Анан, — с раздражением произнес Кайафа. — Я не давал тебе слова… Ответь, нацеретянин, в таком случае: верно ли сказал?
— Зачем тебе мой ответ, Кайафа? Если я соглашусь: да, я — Царь Иудейский, вы мне не поверите и убьете меня. Если я стану отрицать это, то кем же я буду в глазах тех, кто назвал меня Царем? Спроси людей, Кайафа. Спроси тех, кто дал мне, человеку из рода Давидова, это имя, и пусть они тебе ответят. Меня ты можешь убить, это просто, а всех их? Их много, Кайафа…
— Сколько много?
— Я не считал. Вчера было просто много. Завтра — очень много. А когда ты завершишь свой земной путь и твои потомки, и потомки твоих потомков тоже упокоятся в мире, тогда тех, кто назовет меня Царем Иудейским и Израильским, будет немерено… Пойми, Кайафа, не только люди слышат меня, но и я их слышу. Почему тебе не поверить им, как я им верю?..
— Ты собираешься разрушить Храм и построить новый? Иешуа молчал. Вопрос был трудным для него. Особенно после того, что произошло — а вернее, не произошло! — нынешней ночью.
— Почему ты молчишь? — спросил Кайафа.
— Думаю, — ответил Иешуа. — Вчера я сказал бы: да, это так. Собираюсь. Но сегодня скажу иначе: нет смысла. Тот Храм, который построен Иродом на горе из камней галилейской долины Бет а-Керем и украшен золотом и мрамором Карарры, он давно мертв. Там нет Бога. Пусть пока стоит… А Храм внутри людей я давно начал строить и много в том преуспел, и он заменит все Храмы, известные в земле Ханаанской и далеко за ее пределами…
Ученик умел признавать поражения и делать из них здравые и точные выводы. Не получилось реально разрушить Храм, значит, прав Петр, утверждая идею Храма в душе. Тем более после всего, что сегодня ночью было поведано.
— Только зачем я тебе это говорю? — продолжал Иешуа. — Ты же все равно мне не веришь. Так верь в свой Храм. Верь, что он вечен. Только знаешь пророчество?..
— Пророка Захарии? О Храме?
— Нет. Пророка Иешуа из Нацерета. Твой Храм будет стоять, пока жестокий огонь не начнет разрушать его, пока верхние камни не станут падать со стен и тащить за собой другие камни, пока не останется от него на земле только мертвое поле камней. И я к этому не буду иметь никакого отношения.
Кайафа совершенно искренне засмеялся:
— Когда же это случится, пророк?
— Я бы назвал тебе срок, он уже виден, но ты опять не поверишь. Не томи себя и своих помощников, вам я неинтересен. Отправь меня обратно в пещеру, там сухо, спасибо на этом, и я буду ждать своей судьбы с именем Господа моего в сердце.
— Тебе недолго ждать, нацеретянин…
И зашевелились в зале, чем-то задвигали, загремели, а через минуту за занавеску заглянул Кайафа, увидел Петра-Доментиуса, возлежащего на кушеточке, не сдержался — позволил себе усмехнуться:
— Удобно тебе было, Доментиус?
— Вполне, — сказал Петр и встал. — Все прошло замечательно, хотя согласись, Кайафа, он — умный собеседник, этот Иешуа из Нацерета.
— Я так не думаю, — не согласился осторожный Кайафа, хотя он вообще не думал о Иешуа даже как о человеке — не то чтобы о собеседнике. — Ты знаешь, что Пилат назначил суд на полчаса после одиннадцати?
— Знаю. Не беспокойся. Все будет в порядке… Они вышли в зал. Конспиратор Кайафа не оставил в нем своих помощников: зачем им знать о существовании некоего эллина, который вправе подслушивать за занавеской.
— Ты придешь на суд?
— Вряд ли. Любимый ученик мне доложит… Кстати, а где он?
— Ждет тебя внизу. Он знает о допросе.
— Тоже подслушивал?
— Знает, — упрямо повторил Кайафа.
— Не прощаюсь, — сказал Петр, кладя руку на плечо первосвященнику. Вольность, конечно, но это — за Иоанна, который «ждет внизу». — Я еще увижу тебя, Кайафа. Благодарю за хорошо выполненное дело.
Услыхал мысленное: да уйдешь ты когда-нибудь?! Не стал испытывать терпение хозяина, быстро вышел, спустился вниз. У выхода на каменной скамеечке сидел Иоанн. Увидел Петра, с почтением встал, склонил голову. Двое здоровых охранников-левитов с любопытством наблюдали эту сцену. Иоанна они, не исключено, запомнили, он здесь не раз бывал, а эллина видели впервые. Тогда, когда Петр приходил к Кайафе, у дверей караулили другие. А этим интересно было: что общего между каким-то местным стукачом первосвященника и богатым эллином. Интересно? Пусть мучаются…
Кивнул Иоанну: мол, следуй за мной, И исчез в ночи Верхнего города.
Некоторое время шли молча.
Иоанн спросил:
— В дом к камнерезу?
— Сначала переодеться. А потом — к своим.
— Что мы им скажем?
Петр задумался на мгновенье, потом сказал:
— Правду, Йоханан. Завтра — суд. Ты все слышал?
— Все, — кивнул Иоанн. — Я стоял у входа, по ту сторону двери. А дверь была приоткрыта.
Петр не понял, почему первосвященник так настаивал на термине «знает» вопреки реальному «слышал». Не хотел обижать Пера сравнением с каким-то иудейским шпионом, который тоже подслушивал? Так Петр, в отличие от шпиона, делал это комфортнее — лежа…
— Завтра все мы будем стоять на площади перед крепостью Антония, где объявят приговор Машиаху. Пусть наши узнают его раньше. Особенно — мать Мария. Может, чуть легче им будет завтра.
— Вот тут я сомневаюсь, — не согласился Иоанн. — Легче им не будет никогда.
Он еще не знал, что ошибается.
ДЕЙСТВИЕ — 5. ЭПИЗОД — 1
ИУДЕЯ, ИЕРУСАЛИМ, 27 год от Р.Х., месяц Нисан
В доме камнереза никто не спал. Ждали Петра и Иоанна. Иуда и Симон, так и не заметив Иоанна, сумели проследить стражников и арестованного Иешуа до дома первосвященника, но дальше для них входа не существовало. Иуда пытался прорваться в калитку, но был нещадно бит охранниками. Другие охранники множество их созвал этой ночью Кайафа к себе в дом — отняли меч у Симона и тоже сумели отлупить гиганта, пользуясь как численным перевесом, так и неплохим умением драться без правил. Сказано будет в другом месте и в другое время: сила солому ломит. Уж какой прочный пук соломы представляли собой вдвоем мастера кулачного боя, Иуда и Симон, и опыт конных и пеших стычек с римскими воинами за ними числился, а когда человек десять — двенадцать, тоже мастеров — уж сколько их там было, друзья-зилоты не помнили, — против двоих встанут, этим двоим только и остается, что радоваться: живы остались и в общем-то целы.
Иуда отделался синяками, кровоподтеками и напрочь заплывшим глазом. Симону сломали два ребра. Петр плюнул на конспирацию, всадил ему в задницу содержимое аварийной ампулы из своей сумы, попросил у хозяина кусок ткани и туго забинтовал грудь, постаравшись зафиксировать ребра. Он — не Иешуа, наложением рук лечить не умел, а про ампулу никто ничего не спросил. То ли не поняли в суете, то ли не до вопросов было. Завтра-послезавтра Симон станет как новенький.
Все уже знали о приговоре Синедриона или все-таки Совета Храма. Охранники-левиты, оттягиваясь на вредных зилотах, между прочим сообщили им злорадно, что их недоделанный Машиах не просто в подземелье кукует, но кукует в ожидании суда префекта, а уж храмовый суд давно приговорил его к распятию. Если префект не запротивится, — а с другой стороны, что за дело ему до какого-то местного? — то до заката этого самого Машиаха аккуратно прибьют к кресту большими железными гвоздями.
Мать и Мария рыдали в голос, остальные женщины тоже плакали, но одновременно пытались успокоить мать. Петр подумал было: не использовать ли еще одну универсальную ампулку, чтобы привести мать Марию в норму часиков эдак на двенадцать, как раз до конца событий, но решил не вмешиваться в естественный их ход. Пусть все идет, как идет. Симону помог — и хватит.