— Думаю, мы совершили большую ошибку, когда сказали ей, — посетовал отец Джеймса. Потому что Розамунда повадилась наносить в Синдон-Лодж еженедельные визиты, почти всегда заранее запасшись каким-нибудь маленьким сувениром для тети Джулии: букетиком подснежников, кривобоким горшком, вылепленным ею в школе, пакетиком мятных пастилок.
— Завещания порой меняют, не забывай, — предупредил ее Джеймс.
— А я не потому хожу. Не смей так говорить! Я хожу потому, что люблю ее. Ты просто ревнуешь, а сам не был там уже сто лет.
Это была правда. Он видел, что Розамунда испорчена, сомнений нет, а сам он подвергся испытанию и провалился. И все-таки дело было не только в утрате иллюзий или в досаде — не это заставляло его держаться подальше от Синдон-Лодж, скорее, это было чувство, что недопустимо так манипулировать людьми. Он слышал, как его отец употреблял иногда выражение «изображать из себя бога», и теперь он понимал, что тот имел в виду. Тетя Джулия изображала из себя бога и по отношению к нему, и к Розамунде, и к Мирабель. Наверное, она и сейчас это делает, намекая всякий раз, когда Мирабель досаждает ей, что изменит завещание. Поэтому он пойдет туда в порядке протеста против этого манипулирования, он не согласен быть марионеткой, которую дергают за ниточки, он пойдет туда завтра же на обратном пути из школы.
Но хотя он, как и обещал себе, зашел туда, чтобы показать, что его посещения бескорыстны и что он умеет держать слово, ему уже не случилось увидеть тетю Джулию. Когда он повернул к калитке, то увидел, что у дома стоит машина доктора. Мирабель пустила его в дом лишь после того, как он позвонил трижды, — измученная, бледная Мирабель с капризничающим Оливером на руках. У тети Джулии в очередной раз разыгрался гастрит, приступ длился всю ночь. Мирабель не знала, что делать: тетя Джулия запретила ей вызывать «скорую», ложиться в больницу она не желала. Утром первым делом вызвали доктора, тот вернулся еще раз позже, сейчас он снова был у нее.
Ей пришлось отмывать всю комнату, а простыни сжечь в буквальном смысле слова, заговорила Мирабель со злобой. Беспорядок был ужасный, Джеймс ничего подобного и представить себе не может, но не могла же она допустить, чтобы доктор застал тетку в таком виде. Мирабель сказала, что, надо надеяться, худшее позади, но уверенности в ее словах не было, и выглядела она совершенно потерянной. Джеймс все время оставался в холле. Он попросил передать тете Джулии, что заходил — пожалуйста, не забудь это сказать. Мирабель пообещала, что не забудет, и он медленно удалился. В воздухе все дышало весной, и в аккуратном, симметричном палисаднике Синдон-Лодж было полно желтых нарциссов, клонивших головки и подрагивавших на ветру. У калитки ему встретился направлявшийся к дому Палмерстон с дохлой мышью, торчавшей из пасти. Не выпуская из зубов добычи, Палмерстон потерся о ноги Джеймса, и тот, хотя и был в подавленном настроении, погладил его.
Два дня спустя приступ у тетки повторился, и это убило ее. А может, убил инсульт, случившийся следом. В свидетельстве о смерти в качестве причины смерти было указано: пищевое отравление и кровоизлияние в мозг — как сказала миссис Ходжес, уборщица тети Джулии, встретив в деревне мать Джеймса. Очевидно, в свидетельстве доктору пришлось указать и основную причину, и сопутствующую, что стало для Джеймса еще одной крупицей полезной информации, которую он прибавил к уже имевшейся.
Родители Джеймса присутствовали на похоронах, и Мирабель, конечно, была тоже. Джеймс не захотел пойти, и ему и в голову не пришло, что ему бы позволили пропустить школу, но Розамунда рыдала, когда ей запретили идти. Она жаждала перекрасить свое красное с белым пальто в черный цвет и держать в руках букетик фиалок. Условия завещания стали известны в ближайшие дни, но никакого театрального чтения его сразу после похорон, как об этом пишут в романах, не было.
Синдон-Лодж отходил к Мирабель, как и все деньги тети Джулии, за исключением «малости», оставленной Розамунде, и «малостью» это и оказалось в буквальном смысле слова. Пятьсот фунтов. Розамунда сначала рыдала (и говорила, что рыдает, потому что горюет по тете Джулии), затем впала в мрачность. Но когда завещание было утверждено и она в самом деле получила деньги, когда ей был предъявлен чек, а деньги были перечислены на ее счет в Почтовом банке, она приободрилась и почти пришла в себя. Она даже призналась Джеймсу без слез и истерики, что пол миллиона фунтов — слишком большая ответственность: она бы испытывала постоянный страх, что люди только из-за денег стараются дружить с ней.